Древний Аллан. Дитя из слоновой кости

– Хорошо, я буду говорить яснее, благородный Шабака, яснее, чем ты, говоривший со мной прежде. И раз уж мы видимся с тобой в последний раз, мне и правда следует выражаться яснее. Так слушай же. Когда ты вернулся с Востока, то в этом самом зале поведал нам о том, что там с тобою приключилось. Потом говорил карлик, твой слуга. Он сказал, что ты назвал мое имя Великому царю. Я не на шутку рассердилась, но, даже когда я просила, чтобы его за это высекли, ты не стал отрицать, что именно он выдал мое имя царю, хотя фараон здесь же сказал, что, если это все же был ты, дело принимает уже совсем другой оборот.

– У меня не было времени оправдаться, – ответил я, – потому что тогда же объявились посланцы от Идернеса, а потом, когда я искал тебя, чтобы рассказать все как есть, ты куда-то исчезла.

– А разве у тебя не было на это времени, – холодно вопросила она, – тогда, под пальмами в дворцовом саду, когда мы были уже помолвлены? О, времени у тебя было сколько угодно, но тебе не хотелось признаваться, что ты купил себе жизнь и получил великие дары, заплатив за все честью египетской принцессы-цесаревны, чью любовь ты украл.

– Ты не понимаешь! – в отчаянии воскликнул я.

– Прости, Шабака, но я все отлично понимаю, ибо на пиру в честь Идернеса я слышала от тебя самого, что «имя Амады» сорвалось у тебя с языка и тут же дошло до ушей Великого царя.

– В словах Идернеса и его прихвостня не было ни слова правды, за это мы с Бэсом с ними и поквитались.

– Возможно, было бы куда лучше, если бы ты сохранил им жизнь, тогда бы они сами признались, правда это или ложь. Но тебе, конечно, было выгоднее, чтобы они были мертвы, ибо с мертвецов какой спрос, вот ты и вызвал их на поединок.

Я едва не задохнулся и не смог выговорить ни слова в ответ, мне вдруг показалось, что рассудок покидает меня, а она меж тем уже более снисходительно продолжала:

– Я не желаю срывать на тебе зло, брат мой Шабака, в частности, потому, что ты совершил великие подвиги во славу Египта. Помимо того, по закону, которому я служу, я не вправе гневно говорить с кем бы то ни было. Да будет тебе известно, что, узнав всю правду, поскольку я не могу любить никого, кроме тебя, по плоти и потому же не могу выйти замуж ни за кого другого, я искала заступничества у богини, к которой обратилась ради тебя. И она соблаговолила меня принять в свои объятия, забыв о моем отступничестве. И в этот самый день я во второй раз дала обеты, которые уже не могут быть нарушены, так что отныне нам не суждено увидеться вновь, никогда, к тому же фараон внял моей просьбе и соблаговолил наречь меня верховной жрицей и прорицательницей Исиды, назначив мне местожительством ее храм в Амаде, в далеком Верхнем Египте, где я родилась. Итак, между нами все сказано и сделано, а посему прощай.

– Сказано и сделано не все, – вспыхнул гневом я. – Фараон, прошу твоего позволения рассказать во всех подробностях, как имя благородной Амады стало известно Царю царей, и пусть это будет сделано в присутствии карлика Бэса. Ибо даже рабу дозволено сказать свое слово перед тем, как ему вынесут приговор.

Пероа взглянул на Амаду – она не возражала – и сказал:

– Позволяю, великий воин Шабака.

Вслед за тем в покои фараона позвали Бэса – он с любопытством огляделся кругом и уселся на пол.

– Бэс, – обратился я к нему, – ты не слышал ни слова, произнесенного здесь. (Тут я ошибался, поскольку, как он сам мне потом признался, карлик все слышал, потому что дверь была приоткрыта.) Так вот, Бэс, ты должен повторить слово в слово все, что произошло при дворе Царя царей до того, как меня вытащили из лодки, и после.

Бэс повиновался и подробнейшим образом рассказал все как было, не допустив ни малейшей ошибки, – все слушали его, затаив дыхание. Когда он закончил, слово взял я и рассказал, как у меня, обессиленного после пытки в лодке и едва стоявшего на ногах, случайно вырвалось имя Амады и что тогда я и помыслить не мог, что царь вдруг потребует ее себе, и что я скорее тысячу раз расстался бы с жизнью, чем согласился бы на такое. К этому я прибавил то, что позднее услышал от наших охранников: имя Амады, оказывается, уже было известно Великому царю, и он думал использовать его как повод для распрей с Египтом. Больше того, он избавил меня от смерти в страшных муках потому, что видел сон, покуда отдыхал накануне пиршества, и в том сне ему явился бог, и бог сказал, что негоже лишать жизни человека, оказавшегося ловчее на охоте и что за подобное злодеяние его ждет расплата на небесах. Однако закон его страны требовал, чтобы он нашел открытый предлог для освобождения человека, приговоренного к смерти, и тогда он решил сыграть на имени Амады, объявив, что посылает меня за ней.

Когда я закончил, фараон, поскольку Амада по-прежнему молчала, спросил Бэса, почему в тот вечер, когда мы вернулись, он говорил одно, а сейчас – другое.