Древний инстинкт

Ольга начинала свой день с того, что, проснувшись очень рано и надев, сонная, почти с закрытыми глазами, халат, отправлялась в ванную, вставала под теплый душ и, постепенно прибавляя холодной воды, уже под ледяными струями приходила в себя, вытиралась, расчесывалась и шла на кухню готовить завтрак. Потом будила Гришу, так звали мальчика, за руку отводила его в ванную комнату, умывала холодной водой, давала в руки полотенце и шла в спальню – будить Бессонова. Причем делала это без тени нежности и тем более улыбки, а просто констатировала, что день уже начался, что ему пора отправляться на работу. Так могла будить женщина, все чувства и мысли которой обращены к кому угодно, но только не к мужу, чему Бессонов, кстати говоря, был несказанно рад. Еще в тот памятный день, когда они решили жить втроем, одной семьей, Ольга объяснила находящемуся в шоковом состоянии Дмитрию, что она не испытывает к нему сексуального влечения, и что те ласки и поцелуи, которые она ему продемонстрировала, всего лишь жалость по отношению к тяжелобольному человеку, и чтобы он никогда не забывал об этом и не строил на этот счет никаких иллюзий. Ему ли было в том состоянии, в каком он находился, думать о сексе с малознакомой женщиной, да к тому же еще подружкой своей недавней невесты? Да он даже и обрадоваться-то не смог, что ему, слава тебе господи, не придется исполнять супружеские обязанности, настолько ему было плохо. Ему внушили, что для его же блага все окружающие должны знать, что у них полноценная, то есть наполненная нормальными плотскими отношениями жизнь и что свадьба, пусть и не особо пышная, но с белым платьем у невесты и черным костюмом у жениха, должна быть непременно. Ольга на второй день их совместной жизни, когда они просто-напросто переночевали вдвоем в квартире Бессонова (где прыткая невеста уже успела оставить в пластмассовом стаканчике свою новенькую зубную щетку и крохотные, выстиранные с вечера (как трогательно и мило!) трусики на блестящей трубе в ванной, обозвала их брак сделкой, на что Дмитрий вяло согласился, – он станет теперь соглашаться абсолютно со всем, что будет исходить от его новоиспеченной жены. И дело даже не в том, что он боялся того, что Ольга сдаст его, как говорится, в руки правосудия, к этому-то он был готов еще тогда, когда очнулся рядом с окровавленными ножницами, нет, он боялся себя и всех тех страшных тайн, которые гомонились в его преступной душе и, оказывается, только и ждали своего выхода… Но больше всего в этой ситуации ему было жаль Лену. Поэтому он был несказанно рад, когда Ольга, единственный человек, по его мнению, способный согласиться жить под одной крышей с таким чудовищем, как он (пусть и за деньги!), сама предложила ему откупиться от Лены, дав ей приличную сумму на лечение. Сколько раз он представлял себе лицо Лены в момент, когда доктор Русаков сообщает ей, что бывший жених женился на ее подружке и просит принять от него отступные сто тысяч евро. Он достаточно хорошо знал Лену, чтобы понять, какую травму наносит ей этим поступком; теперь она, еще недавно такая чистая и романтичная девушка, может легко переступить те грани нравственности, которые сдерживали ее, как всякого порядочного человека, и превратиться в циничную женщину, способную отдаться или выйти замуж и за куда меньшую сумму. К тому времени он уже знал о тайных ухаживаниях за ней доктора Русакова и понимал, что бессилен помешать их браку. А то, что брак неминуем, понимал не только он…

…После завтрака, сытного, вкусного и обильного, Ольга отправляла «супруга» на работу, сама же оставалась дома, с медвежонком, занимаясь хозяйством, готовя обед и придумывая себе еще массу приятных, не связанных с выходом из дома дел. Если же она и выходила из дома, то в ближайший парк, прогуляться с медвежонком. По дороге заходила в магазины, где тратила свободно, зная, что ее все равно никто ни в чем не упрекнет, денежки Бессонова, покупая наряду с необходимыми вещами и предметы роскоши, украшения… Поначалу все это складировалось в гардеробной, размещалось в коробках на полках, развешивалось на плечиках в ожидании своего звездного часа. Потом же, к удивлению Бессонова, уверенного в том, что эти покупки – не что иное, как признаки развивающейся шопомании, каждая из вещей была использована по назначению… Это прежде, в самом начале их супружеской жизни, он считал Ольгу женщиной, лишенной каких-либо эстетических предпочтений в одежде, и нисколько не удивился, когда узнал, что Собакин таки бросил ее (хотя она, понятное дело, представила все наоборот, что это она бросила его, причем с треском, шумом). Странно было вообще узнать, что она – любовница такого интересного и импозантного мужчины, каким являлся этот режиссер. Но со временем он понял, что Ольге было тогда не до одежды, не до того, как она одета, что курит и какими духами душится.