Древний Магикон (СИ)

— Принимаете ли вы мою кровную клятву в верности вашим интересам и интересам Вашего наследника? — она посмотрела на Валентину.

— Принимаю, — кивнула старейшина Валентина, — принимаю и горда ею.

Старейшина дотронулась до царапины и самую малость испачкала свой большой палец в крови верховного советника. Потом Валентина провела пальцем по своим губам, вытирая о них капельку крови.

Диана протянула руку другой старейшины.

— Довольно. Мне не зачем. — сказала Екатерина и перешла к делу — Что же, сначала нужно провести Совет, как и собирались. Совет будет интересным. На нём то мы и начнём игру …

Старейшины и верховный советник кратко обсудили план Совета и договорились о том, как им сделать свой первый ход, чтобы обнаружить предателя. Когда всё было решено и условлено, перед уходом, уже отойдя несколько шагов, старейшина Валентина вдруг обернулась:

— Диана! — окликнула она. Женщина обернулась. — Я знаю, хоть ты и уступила, хоть и смерилась с появлением наследника по крови, ты всё равно хочешь занять одно из мест старейшин. Что же, нам скоро уходить, — вздохнула Валентина, — и кто-то должен занять наши места. И ты, несомненно, займешь одно из пяти!

Диана еле сдержала свою улыбку и лишь слегка, выражая благодарность в признании, поклонилась. Но старейшина Валентина не закончила:

— Но тебе это не нужно, дорогая моя, — с лаской, и одновременно с какой-то грустью в голосе сказала Валентина. С материнской ласкою, покровительственной, и с грустью, с которой обычно родитель раскрывает горькую правду своему ребенку, — Совсем не нужно. У тебя появляются новые морщинки.

Старейшины снова развернулись и пошли прочь. Через несколько шагов черная мгла вдруг заклубилась вокруг Екатерины, совсем окутав её. Уже через мгновение большая черная ворона вылетела из этой мглы и она вдруг рассеялась.

Почти одновременно с этим, Валентина стукнула тростью, и вдруг, вокруг неё поднялся ветер, который порывом поднял столб пыли. Через несколько секунд ветер исчез и пыль опала на землю, за ней уже никого не было.

Диана же ещё долго со стеклянным взглядом стояла на том месте. Она всё держала руку у лица, ощупывая его. То места вокруг глаз, лоб, где появляются мимические морщины, то носогубные складки. Потом она подняла к лицу вторую руку и начала сначала медленно и нежно водить по нему, гладить, затем всё сильнее и резче тереть и разглаживать его. В тусклом свете луны глаза её вдруг заблестели от выступивших слез. Она моргнула, и кажется, пришла в себя:

— Что это? Слезы? Я уже не плакала несколько веков. Нет, — нервно улыбнулась она, — Я не смогу заплакать. Я не помню. Я уже не умею.

Наконец, она открыла портал и исчезла.

***

Тьма, непроглядная и глухая, давящая тьма окутала Сашу. Он не видел ничего, даже собственных рук, вплотную поднесенных к глазам. Парень чувствовал и осознавал, что он поднимает руки, что машет ими перед глазами, вот, ещё чуть-чуть и зацепит себя по носу. Но ничего не видно. «Может быть, я ослеп?» — подумал он. Но нет, Саша пригляделся. Тьма клубилась и плыла, словно плотный-плотный туман. Только непроглядно черный. Тишина давила.

— Что происходит? Где я?!

Жадная тишина тьмы поглощала любые звуки. Саша не услышал своего крика.

Боялся ли он? Нет, уже нет. Сначала был страх, потом паника, злость, затем наступило отчаяние и вот теперь оно сменилось смирением. Но разве можно смериться с тьмой? Когда потерял счет времени — да! Когда кажется, что годы несутся словно минуты, а потом задумываешься, начинаешь считать и оказывается, что это минута тянется словно год — да, да и ещё раз да! Ничего не остается, как смириться. И начать сходить с ума, или думать, что сходишь с ума. Да что там, не всё ли это равно?

Вдруг в непроглядную тьму врезался яркий луч ослепительного света. Маленький, казалось тьма тут же его жадно проглотит, как глотает любой звук, но нет! Тьма покорно расступилась, освобождая место яркому свету, который всё расширялся и расширялся. Наконец, он достиг парня и разогнал тьму вокруг него. Яркий свет нестерпимо ударил в глаза. Они отозвались острой болью и слезами. Саша закрыл глаза ладонями. Теперь свет не позволял ничего видеть. Он и не думал, что такой чистый и яркий свет тоже не дает видеть. Но Саша был рад боли. Он наконец что-то почувствовал за долгие годы. Или дни. Может быть минуты. Главное, он ещё мог чувствовать.

Следующим чувством пришло облегчение. Саша понял, что свет стал мягким, приятным, он больше не впивается в глаза даже через ладони, больше не жжет. И еще парень почувствовал опору под ногами. Он убрал ладони и оглянулся. Саша теперь стоял на той самой опушке, где помнил себя в последний раз. Только уже днем, светило яркое солнце.