Древний Рим. Имена удовольствий

Вокруг раздались громкие одобрительные возгласы – четверо рослых парней в крошечных набедренных повязках внесли в залу блюдо с огромным кабаном. Наши восторги оказались даже преждевременны…

Слуга охотничьим ножом разрезал бок кабана и оттуда вылетела стайка живых дроздов. Это было удивительное зрелище! Другие рабы держали наготове длинные прутья, нарочно вымазанные клеевой массой, чтобы отловить всех пичужек и преподнести гостям. Между тем вокруг мраморных столов появились корзины со спелыми финиками.

А на сами столы расставили тарелки с мелкими птичками, начиненными изюмом и орехами, затем их сменили устрицы, улитки, морские гребешки. Бесконечная череда изысканно украшенных блюд: языки фламинго… молоки мурен… павлиньи мозги… мисочки с соусами.

– Клодий, как ты можешь есть всю эту гадость, пошли-ка домой, надеюсь, Мапроник оставит нам немного серого хлеба.

– Наталия, у тебя воистину плебейские вкусы, – вздохнул дядюшка с тоской поглядывая на любимую пищу.

– У консула тоже, смотри-ка, он разделывает мясо, а блюдо с этими чудными ежиками передал сенатору.

Наш тихий разговор прервал повелительный жест Хозяйки.

– А теперь я желаю усладу для моих ушей! Пусть наш скромный гость прочтет свое сочинение.

Просьба-приказ был обращен к моему соседу, но самоуверенный Петроний немедленно вылез вперед:

– Божественная Оливия! Зачем вам утруждать свой слух грубыми речами эпикурейца. Что Клодий мог сочинить в своем аскетическом уединении, полагаю, сущую ерунду. А вот я приготовил для вас настоящее лакомство, моя богиня!

Увидев благосклонный взор направленный уже на манерного выскочку, я грубо толкнула Клодия в бок.

– Вставай и борись! Прочти свою оду, наконец, ты мужчина или кто?!

Клодий вскинул свои серые очи на «богиню» и тотчас опустил их в смятении. Да надо же какие мы тут робкие, тьфу, угораздило меня именно к этому доходяге во двор попасть, не могла я приземлиться в нескольких метрах дальше… за оградой Каррона, например.

Может, и он бы меня приютил как бедную родственницу из Этрурии. Ага, сейчас, держи карман шире… сдал бы в какой-нибудь увеселительный дом, с него «солдафона» станется. Нет, ребята. Я так просто не сдамся, я отвоюю шанс для моего благодетеля.

– Простите, блистательная Оливия, но я прошу слова! Точнее несколько слов, в которых я поведаю вам об этом удивительном человеке…

Я бесцеремонно ткнула пальцем в сторону Клодия, а тот от удивления даже перестал жевать и чуточку покраснел. Еще бы, в атриуме установилась относительная тишина и все полупьяные рожи… гм… лица разом уставились на моего друга.

Я вдохновенно продолжала:

– Посмотрите на этого мужчину! Да… он не обладает силой Геркулеса и отвагой нашего консула (надо же было, пользуясь случаем, и Гаю польстить), он с виду неказист и робок, но… если бы вы только знали какое горячее сердце бьется под его изношенной тогой. Воистину сердце льва… сердце леопарда, смертельно раненого любовью. Да-да… истинной любовью к благородной и недоступной женщине.

Тут меня даже перебил какой-то лысоватый толстенький коротыш, отложивший ради моей звонкой речи здоровенную кабанью ляжку:

– А что бывают совершенно недоступные женщины? На мой взгляд даже богини падки на золото и лесть…

– Погоди, Аквилат, девушка славно декламирует! Дай послушать!

Это подал голос сосед толстяка – миловидный пухлогубый мужчина средних лет, от него за сто шагов разило терпкими благовониями.

Я продолжала, постепенно повышая голос до звенящих нот:

– Так вот… изнывающий от неутоленной страсти поэт грозится лишить себя жизни, если Венера Земная не разгадает его намеков и не снизойдет в его пылкие объятия. Клодий готов растопить льды своей нежностью, готов излиться лавой Везувия из своих чресел…

«Боже мой, что я несу это, уже явный перебор… надо закругляться, пока не у всех еще глаза расширились так же, как у госпожи Котта».

А завершить свою рекламную акцию я решила стихами Николая Гумилева, конечно же, о самом чудесном любовнике" – дяде Кло:

Его уста – пурпуровая рана
От лезвия, пропитанного ядом.
Печальные, сомкнувшиеся рано,
Они зовут к непознанным усладам.

И руки – бледный мрамор полнолуний,

В них ужасы неснятого проклятья,
Они ласкали девушек-колдуний
И ведали кровавые распятья.

В его душе столетние обиды,

В его душе печали без названья.
На все сады Мадонны и Киприды
Не променяет он воспоминанья…

Да что там говорить! А говорить-то я всегда умела. Особенно читать стихи, у меня даже награды есть за участие в специальных конкурсах. Но здесь на кону была репутация хорошего человека и моего кормильца. И, кажется, я поняла чего недоставало вдовушке, избалованной брутальными самцами.

– А сейчас поэт прочтет оду в честь благословенной хозяйки этих славных пенат.