Древний Рим — история и повседневность

Как же реально, в повседневной жизни полиса, соотносились между собой эти две противоположные, казалось бы, взаимоисключающие, но тем не менее постоянно сосуществовавшие силы — консервативная традиция и разлагающее ее развитие? Сами римляне остро чувствовали это противоречие[39], но они были убеждены, что оно не антагонистично, и видели в своей гражданской общине высшую форму общественного развития именно потому, что она, по их мнению, соединяла консерватизм общественного целого и возможность развития, "заветы предков и выгоду потомков".

Доказательству этого тезиса посвящен один из самых ярких памятников римской общественно-философской мысли — диалог Цицерона "O государстве"[40]. И сам Цицерон и его сограждане верили: их государство совершенно потому, что оно постоянно ищет и находит выходы из центрального противоречия своей истории и рано или поздно разрешает его во всех его частных разновидностях: противоречие между ростом денежного богатства и ограниченностью замкнутого самодовлеющего хозяйства — за счет законов против роскоши, морального осуждения стяжательства, понятия "частного богатства"; противоречие между автаркией гражданской общины и неуклонным ростом ее владений — путем введения в римское гражданство и приобщения к римской системе ценностей "всего лучшего из покоренных народов"[41]; противоречие между пиететом перед заветами предков и неотделимыми от всякого развития нарушениями этих заветов — благодаря существованию единой традиции римской славы, в которую входили "на равных" революционный трибун Гай Гракх и убивший его консерватор — консул Опимий, защитник сенатской республики Гней Помпей и создатель принципата Юлий Цезарь.

И само это убеждение и отражавший его гармонический идеал полисного общежития были иллюзорны. Противоречия гражданской общины были заданы объективно, неустранимы и лишь обострялись в той мере, в какой размываемая историей консервативная основа общины тем не менее оставалась ее основой, а тенденции новизны не могли создать ничего принципиально нового. Неразрешимость противоречий полиса засвидетельствована всей римской историей — извечной борьбой мелкого натурального и крупного товарного землевладения, массовым разорением крестьян, расхищением общественного земельного фонда, подрывом общинной солидарности, ограблением провинций, деклассацией городского населения.

И в то же время противоречия эти, действительно, находили себе разрешение, а иллюзии римлян представляли собой не только иллюзии, но и определенный общественный идеал, который, как всякий идеал, был отличным от реальности, но не посторонним ей, противоречил жизненной эмпирии, но и коренился в ней, опровергался ходом истории — и находил в нем свое постоянное подтверждение. Мы уже видели, как, вечно разрушаясь, столь же вечно сохранялся корень полисной жизни — земля как основа собственности и высшая ценность, солидарность граждан как норма существования, верность традиции как основа морали.

Далекие походы разрушали общину, но и усиливали ее, и рядовой римский крестьянин Спурий Лигустин, владелец крохотного клочка земли, проделавший двадцать одну боевую кампанию, воевавший в Македонии, в Испании, в Малой Азии, тем не менее сохранил надел, вывел в люди четырех сыновей и двух дочерей, гордился своим положением крестьянина и воина и, вступая в 171 г. до н. э. в армию в двадцать второй раз, убеждал односельчан

"отдать себя в распоряжение сената и консула, идти за ним в любые края, где вы сможете честно послужить защите республики"[42].

А таких крестьян было тоже немало. На протяжении III в. до н. э. римляне завершили покорение Италии и обескровливали ее города, требуя от них все новых пополнений в свою армию, добытые же во время походов богатства оставляли в основном у себя. Когда это противоречие обострилось до крайности, города поднялись против Рима, началась так называемая Союзническая война, кончившаяся в 88 г. до н. э. фактической победой италиков. В результате города были уравнены в правах с Римом, жители их получили полное римское гражданство, но принимали они его всей своей гражданской общиной, сохраняя в неприкосновенности ее структуру, достояние, весь внутренний строй жизни[43].

Сохранился Рим, сохранились города, но между ними установилось то подвижное равновесие, при котором противоречия, их разделявшие и имманентные обществу с полисным укладом, вроде как бы и сохранялись[44] и в то же время постоянно находили себе разрешение.

Такие примеры можно продолжать бесконечно. Ограничимся еще двумя.