Древний Рим. События. Люди. Идеи.

Таким образом, относительно характера перехода от республики к империи существуют три различные точки зрения. Согласно одной из них (М. Ростовцев, Р. Сайм и др.), этот переход рассматривается безусловно как революция; согласно другой точке зрения (Н. А. Машкин), революция не менее безусловно отрицается. И, наконец, существует как бы «промежуточный» вывод (А. Б. Ранович, С. И. Ковалев), в соответствии с которым переход к империи является переворотом, даже революционным движением, однако не перерастающим и не способным перерасти в подлинную революцию.

Какая же из этих точек зрения представляется наиболее приемлемой? Обязателен ли выбор одной из них, или возможно еще какое–то иное решение вопроса?

Прежде всего — о правомерности понятия «социальная революция» применительно к событиям древней истории. Возможность такого применения, на наш взгляд, безусловна, хотя и требуется некоторое уточнение самого понятия.

Социальная революция знаменует переход от одной формации к другой, но вместе с тем вполне возможны, что подтверждается многочисленными примерами, социальные революции в пределах одной формации (Крестьянская война в Германии в XVI в., революция 1848 г. в ряде европейских стран и т. п.). Однако социальные революции — и в этом их главная и наиболее общая черта — приближают гибель старой формации, отживающего способа производства, сходящих с исторической арены классов и содействуют утверждению новой формации и нового способа производства. Причем эта историческая смена происходит, как правило, не в результате одновременного и однократного революционного акта, но как итог целой и иногда довольно длительной эпохи революционных взрывов и потрясений. Недаром Маркс говорил именно об «эпохе социальной революции».

Все социальные революции, независимо от своих конечных результатов, предполагают участие широких народных масс, которые выступают в качестве движущих сил революции. Тот общеизвестный факт, что во всех революциях прошлого политическая власть в конечном счете оказывалась не в руках народа, но господствующих классов, которые стремились использовать плоды и завоевания революции в своих интересах, говорит лишь о внутренней противоречивости всех тех революций, которые совершались ради защиты «собственности одного вида» против «собственности другого вида».

Не каждая социальная революция обязательно приводит к полной и окончательной смене способа производства, но каждая содействует этой смене и потому, в той или иной степени, влияет на экономический базис общества. И, наконец, каждая социальная революция в своем итоге неизбежно вызывает изменения в расстановке и соотношении классовых сил, решает вопрос о политической власти.

Все вышесказанное подтверждает, на наш взгляд, правомерность и допустимость употребления понятия «социальная революция» в приложении к определенным событиям римской истории. Но встает вопрос — к каким именно? К гражданским войнам I в. до н. э.? К диктатуре Цезаря? Ко второму триумвирату и правлению Октавиана Августа?

В отличие от изложенной выше и весьма распространенной в западной историографии точки зрения мы считаем, что понятие революции следует применять не к событиям римской истории второй половины I в. до н. э. (т.е. в основном к гражданским войнам этого периода), непосредственно приведшим к установлению политического режима империи, но к событиям более ранним — начиная от движения Гракхов и вплоть до Союзнической войны. Причем есть все основания считать Союзническую войну — грандиозное восстание италийского крестьянства — высшим этапом развития движения.

Каков был характер революции? Начавшись в эпоху Гракхов в сравнительно узкой, локальной среде римского крестьянства, движение со времени Союзнической войны приобрело общеиталийский размах. Почти с самого начала оно имело тенденцию превратиться в гражданскую войну (события, связанные с убийством Тиберия Гракха и т.д.). Что касается внутреннего содержания движения, то оно может быть определено как революция против Рима–полиса, против староримской аристократии, против крупного землевладения, или, говоря иными словами, как борьба италийского крестьянства за землю и политические права. Если угодно, это была — mutatis mutandis — та же борьба, которую вели некогда римские плебеи против патрициев, с той лишь разницей, что она повторялась в новых условиях и на расширенной основе, т.е. в общеиталийском масштабе. Если борьба патрициев и плебеев закончилась в свое время вовсе не победой широких слоев римского плебса, но весьма компромиссным результатом, а именно образованием нобилитета (слиянием патрицианской и плебейской верхушки), то нет ничего удивительного в том, что и в данном случае плодами и завоеваниями, достигнутыми италийским крестьянством в ходе его революционной борьбы, воспользовались не сами широкие массы, но некоторые — в это время наиболее деятельные и «перспективные» — фракции господствующего класса.