Древний Рим

Ликует буйный Рим…
торжественно гремит
Рукоплесканьями широкая арена:
А он – пронзенный в грудь —
безмолвно он лежит,
Во прахе и крови скользят
его колена…
И молит жалости напрасно
мутный взор:
Надменный временщик и льстец
его сенатор
Венчают похвалой победу и позор…
Что знатным и толпе сраженный
гладиатор?
Он презрен и забыт… освистанный
актер…

Травля зверей в Колизее

Толпу, алкающую зрелищ, не останавливали даже катастрофы, которые порой подкарауливали ее во время такого рода скотских сборищ. Тацит пишет о том, что в консульство Марка Лициния и Луция Кальпурния (27 г. н. э.) неожиданное бедствие унесло не меньшее число жертв, чем иной раз уносит даже и самая кровопролитнейшая война. Некий Атилий, вольноотпущенник, в 27 г. н. э. взялся за постройку в Фидене амфитеатра, чтобы устраивать гладиаторские бои. Но он заложил фундамент в ненадежном грунте и возвел на нем недостаточно прочное сооружение, «как человек, затеявший это дело не от избытка средств и не для того, чтобы снискать благосклонность сограждан, а ради грязной наживы». Сюда стекались охочие до зрелищ мужчины и женщины, которые после запрета Тиберия жаждали развлечений. Когда там скопилось множество людей (а Фидена была расположена недалеко от Рима), «набитое несметной толпой огромное здание, перекосившись, стало рушиться внутрь или валиться наружу, увлекая вместе с собой или погребая под своими обломками несчетное множество людей, как увлеченных зрелищем, так и стоявших вокруг амфитеатра». Участь тех, кого смерть настигла сразу же при обвале помпезного здания, возможно, говорит Тацит, была все же самой легкой. Они избавились от мучений сразу, благодаря выпавшему на их долю жребию. Большее сострадание вызывали «те изувеченные, кого жизнь не покинула сразу: при дневном свете они видели своих жен и детей, с наступлением темноты узнавали их по рыданиям и жалобным воплям». А среди тех, кто вскоре приехал к развалинам амфитеатра, одни оплакивали брата, «тот – родственника, иные – родителей». И даже те, чьи «друзья и близкие отлучились по делам из дому, также трепетали за них, и, пока не выяснилось, кого именно поразило это ужасное бедствие, неизвестность только увеличивала всеобщую тревогу». 50 тысяч зрителей были убиты или перекалечены. После этого запретили устраивать представления лицам, не имевшим всаднического ценза (400 тысяч сестерций). Как видим, и в Москве, Третьем Риме, спустя две тысячи лет происходят такие же трагедии.

Цирковой возница. Статуя. Рим

Попытки объяснить перемены в нравах древних римлян предпринимались не раз историками, философами и писателями. Так, Жан-Батист Дюбо (1670–1742), представитель эстетики раннего французского Просвещения, желая объяснить силу той колдовской власти, которая влечет толпу к лицезрению чудовищных пыток, казней или страшных зрелищ, заявлял, что, видимо, есть нечто в природе человека, что «сильнее рассудка и советов опыта». Видимо, это нечто – зрелище ужаса, щекочущее нервы и возбуждающее человека, особенно тогда, когда ему самому фактически ничего не угрожает. К такого рода зрелищу и относились битвы гладиаторов. Как скажет Лукреций, приятно наблюдать сражение с той высоты, где чувствуешь себя в полной безопасности («Сладко смотреть на войска на поле сражения в жестокой битве, когда самому не грозит никакая опасность»).

Битвы гладиаторов со зверями. Мозаика

Опасность и ожидание гибели волнуют людей. Не вполне отдавая себе в этом отчет, многие хотели бы увидеть воочию живую смерть, не подвергая себя при этом опасности. Такое извращенное воспитание и нравы (римлян и других) делали из них болезненно кровожадных зрителей. Тут следует искать причину, пишет Дюбо, того наслаждения, которое римляне получали от цирковых игрищ, где дикие звери терзали людей, а гладиаторы толпами уничтожали друг друга. Поэтому и смертоносные орудия, которыми эти несчастные пользовались для взаимного истребления, достигали большой степени изощренности; не случайно одних вооружали иначе, чем других: оборонительное и наступательное оружие избирали с таким умыслом, чтобы сделать схватку как можно более ожесточенной и зрелищной.