Древний ужас. Сборник

Вскоре стало очевидно, что яма была вырыта кем-то с определенной целью; в чем заключалась эта цель, я понятия не имел. Отверстие наверху, как я обнаружил, было прикрыто досками, которые за короткое время покрылись землей и остатками растений; в свою очередь, на этой почве выросли сорняки, скрывавшие яму. Ни одна из досок не упала в дыру, и не было ничего, что я мог бы использовать, чтобы добраться до края. Поскольку больше я ничего не мог сделать, я решил отгребать гравий от стен и насыпать его до тех пор, пока куча не станет достаточно высокой; тогда я смогу дотянуться до сломанных досок, ухватиться за какой-нибудь куст и выбраться наружу.

Я знал, что мне предстоит утомительная работа, ведь в качестве лопаты у меня были только собственные руки. С одной стороны ямы под собственным весом рухнула целая груда гравия, что показалось мне хорошим стартом. Как быстро выяснилось, бросать гравий двойными пригоршнями в центр площадки или носить его в шляпе я мог бы целую вечность; поэтому я расстелил свою куртку, набросал на нее гравий, затем отнес ее к медленно растущему холмику, на который и вывалил эти накопления.

Моя куча достигла около трех футов, когда, набирая пригоршнями гравий, мои пальцы соприкоснулись с поверхностью ящика. Вскоре я полностью откопал его: примерно в фут глубиной, пятнадцать дюймов в ширину и около двух футов в длину. Я уже собирался откинуть крышку и выяснить, что в нем содержится, но решил сначала осмотреть ящик немного внимательнее. Хорошо, что я подчинился импульсу, — осторожно сняв крышку, на которой уже начали появляться следы сухой гнили, я обнаружил двухгаллоновую канистру с нитроглицерином.

Это сразу объяснило появление ямы: при строительстве резервуара она использовалась для хранения взрывчатых веществ, и этот ящик, скорее всего, был упущен из виду, когда работы были закончены.

Очень осторожно я перенес его и установил на боку поверх небольшой кучки гравия. Копая дальше, я нашел еще один ящик, затем еще один. Всего их было пятнадцать. Я сложил их в виде пирамиды под отверстием, через которое провалился; затем, сдерживая дыхание и стараясь не сделать неверного шага, я взобрался на вершину и вскоре снова оказался на солнце, где смог перевести дух.

Добравшись до водохранилища, я увидел прыгающую форель. Вопрос с рыбой был решен, и я направился обратно к дому за своими снастями. Я был примерно на полпути к ограде, когда заметил Уилсона с длинной палкой в руке. Он пытался преградить дорогу корове, которая вырвалась из загона и теперь направлялась к озеру.

Предполагается, что мулы упрямы, но когда дело доходит до откровенного злобного упорства, с коровой, мне кажется, ничто не сравнится. Вдобавок ко всему, коровы — существа нервные, готовые в любой момент броситься в паническое бегство, и когда им в голову приходит какая-то идея, выбить ее оттуда невозможно.

Так вот, эта корова была голштинской и ценной, и Уилсон, естественно, не обрадовался, когда увидел, что она направляется к озеру; конечно, он также помнил, какого рода арендатора приютило озеро.

Я был слишком далеко и не мог помочь, а в одиночку Уилсону не удалось справиться с коровой. Увернувшись от его палки, она помчалась прямо к воде, насмешливо, как могло показаться, хлопая себя по бокам хвостом. Она все еще скакала галопом, когда добралась до озера, так что полностью ушла под воду. Я видел, как она вынырнула в нескольких ярдах от берега и, загребая ногами, направилась к дальнему берегу. Я не знаю, почему корова в подобных обстоятельствах всегда выбирает самую дальнюю точку, если только это не потому, что коровы попросту непроходимо глупы.

Беспокоясь за корову, Уилсон забыл кое-что, о чем ему следовало помнить: если озеро было опасным местом для голштинки, для него оно было еще опаснее. Но он, не исключаю, в эту минуту вообще не думал о ящерице. Во всяком случае, он побежал к маленькому причалу, выдававшемуся воду, отвязал лодку, забрался в нее и начал отчаянно грести вслед за своей драгоценной коровой.

Я был слишком далеко и не успел бы предупредить его об опасности. Правда, в тот момент она не казалась серьезной: озеро, похожее на огромный голубой драгоценный камень, купалось в золотых лучах послеполуденного солнца, как воплощение улыбающейся красоты, и лишь осознание того, что глубоко в сапфировых водах мог скрываться безымянный и чудовищный ужас, придавало этой красоте несколько зловещий характер. Наверное, я немного фаталист; мне думается, что все в значительной степени предрешено для нас с самого начала. По мнению духовенства, мы «свободны в моральном выборе», но мне интересно, так ли это на самом деле. Конечно, Уилсону не обязательно было выходить на воду. И он не стал бы так поступать, если бы остановился и подумал. Но вряд ли его можно винить за то, что он не остановился и не подумал. Он никогда этого не делал.