Древности Константинополя

Древняя Византия наложила повсюду в Константинополе такую неизгладимую печать, что, осматривая мусульманский Стамбул, вы мысленно приходите от него к той же Византии. Так в Риме, сколько бы раз не менялось лицо этого города от античной эпохи до конца XVI века, когда оно уже надолго застыло, всё же благодаря Ренессансу, возвращаешься к тому же древнему городу Цезарей. В жизни каждого народа его столица однажды и навсегда получает своё лицо, свой художественный и нравственный тип; именно этот тип оказывается устойчивым и время прикладывает к нему всё остальное. Последующее может искажать этот тип или лицо, но не в силах его уничтожить. Тысячу лет прожила Византия, последовательно стягивая от времени Константина и Юстиниана, Македонской династии и Комнинов до Палеологов все силы и соки обширного государства к одному центру, пока, наконец, в руках ничего, кроме этого центра не осталось. В эту тысячу лет много раз перестраивался город, ещё большее число раз наполнялся он великолепными колоссальными сооружениями: церквей в византийской столице, говорят, было столько же, сколько дней в году, и более полутораста монастырей. Но одни памятники сменялись другими, и время само и весьма поучительно распорядилось всем: оно смело и разрушило всё эфемерное, подражательное, не тронув, однако, ничего характерного и истинно монументального. Исчезли бесчисленные декоративные портики и базилики времён Константина, наскоро построенные, но уцелели колоссальные цистерны и его монументальная колонна. От времён великих воителей Востока – Феодосия и Гераклия – сохранились стены, от Юстиниана – св. София и церковь Сергия и Вакха, от X–XIII столетия до сих пор сохранилось 38 различных церквей и монастырей и множество развалин. Ничего не имеем от времени Палеологов, кроме исторических следов начавшихся уже при них упадка и разрушения древних памятников. Как вихрь аравийской пустыни, прошло над этой богатой культурой мусульманское завоевание: пожары и грабежи опустошили и попалили дворцы; рвы и долины засыпались мусором развалин и сравнялись с прежними холмами; запустели и рассыпались торговые портики, но уцелели многие церкви, обращённые в мечети. И так запустела вся столица; уродливый саван белой штукатурки покрыл драгоценные мозаики. Долго потом среди этого запустения шумела и волновалась ворвавшаяся орда, разбившая свои лагеря в промежутках между различными частями города, уцелевшими вместе со своим населением, но ни она сама, ни немногие славолюбивые её повелители не в силах были дать городу того, что было насильственно отнято у него, – народной жизни. Ежедневно Сераль отворял свои ворота для приёма депутаций и драгоценных подарков; но собственная производительность и умственная деятельность покинули город. Колоссальные мечети, воздвигавшиеся над руинами древних церквей, строились по тому же византийскому образцу, и в этих сооружениях потерялся и пал арабский стиль. Осталось от Стамбула лишь то, чего нельзя было от него отнять, – торговое посредничество между Западом и Востоком, да обширные его базары, с их ежедневной толкотнёю громадной разноязычной толпы, до сих пор манящих к себе массу туристов. Но стоит только выйти за пределы этого района, и вас охватит то же безлюдье запустелого мёртвого города. Это впечатление поражает европейца в Стамбуле. Не напрасно сама резиденция Султанов перенесена на берег Босфора, к подножию холмов, на которых стоят дома европейских посольств. И мало оживляется Стамбул большими, казённой архитектуры домами, где помещаются разные министерства. Жизнь и движение в Стамбуле замечается лишь в кварталах греческих, армянских и еврейских.

Pис. 1. Древняя турецкая крепость Румели Гиссар на Босфоре

Но это запустение не помешает вам, если вы приехали в Константинополь с желанием изучить жизнь этого города. Много правды скрывается в том эстетическом наблюдении, что сила художественного впечатления зависит от самостоятельной работы, данной уму наблюдателя, что излишняя полнота в представлении предмета, уничтожает ту, может быть, туманную, но особо привлекательную поэтическую перспективу, которая строится перед умственным взором зрителя при взгляде на художественное произведение и от которой зависит духовная симпатия между ним и художником. Мы невольно требуем для древности и обстановки, ей свойственной, и нет нужды доказывать это тысячами примеров, которые у всех перед глазами.