Древо Иуды

— Хотите знать, да? Если честно, вы здесь единственный слабый проблеск на горизонте. Разве не заметили, как я положила на вас глаз в первый же день? Человек либо нравится мне, либо нет. Я могу определить с первого взгляда. Если уж быть до конца откровенной, это я попросила отца, чтобы он пристроил вас ко мне в партнеры. Старик не так уж плох, хотя, конечно, любит поддать. Ну и мать вполне сносная, если бы только перестала надо мной кудахтать. Но приходится держать предков в узде, довольно часто я по-настоящему их третирую, чтобы добиться того, что хочу. Что-то я разговорилась. Иногда, как начну болтать, меня не остановить, а иногда я ничего не говорю, абсолютно ничего. Мне нравится обращаться с людьми подобным образом. Я гордая. Бывало, сводила старушку Уайнрайт с ума. Она начнет читать мне лекцию, а я просто взгляну на нее и падаю в обморок.

— Это ваша директриса?

— Бывшая, — ответила девушка сухо. — Она меня вышвырнула.

— За что же?

Дорис лениво улыбнулась:

— А об этом речь пойдет, возможно, в следующей главе.

На другой день Дорис и доктор успешно провели два тура в дартс и «кольца». Родители Дорис снова присутствовали среди зрителей. Мори играл с удовольствием. Таких людей, как его партнерша, он прежде не встречал. Ему было забавно смотреть, сколько в ней предвзятости и нетерпения, как она уверена в своем привилегированном положении, хотя, по сути, оставалась заурядной, чуть ли не вульгарной особой, что сводило на нет все ее заявления. То, что он ей приглянулся, ему льстило. Совершенно очевидно, что Холбруки души не чаяли в своей доченьке, пусть даже она не платила им тем же, поэтому Мори почти не удивился, когда они поднялись и подошли к нему, донельзя довольные тройной победой, и миссис Холбрук одарила его любезнейшей улыбкой.

— Вы расшевелили нашу Дорри, — заметила она. — И сами отлично выступили.

Дорис, которая собралась уходить, ничего не сказала, но, встретившись с ним взглядом, едва заметно улыбнулась, как умела делать только она. Он немного поболтал с ее родителями, а когда распрощался, чтобы спуститься вниз к себе в приемную, то заметил, как они принялись совещаться, сдвинув головы, и миссис Холбрук явно подбивала мужа действовать. Действительно, не прошло и нескольких минут, как в амбулаторию вкатился Холбрук — веселый, словоохотливый и пьяненький.

— Со мной все в порядке, док. Все в порядке. Просто понадобилось немного вишмута. Нет ничего лучше вишмута, когда разойдется живот. Где он у вас хранится? Я сам возьму.

Мори показал на пузырек с висмутом, размышляя, не стоит ли предостеречь Холбрука насчет печени, явно склонной к циррозу, а тот тем временем отсыпал себе щедрую порцию порошка в ладонь. Почти все дни старик проводил с Хендерсоном и Макриммоном, двумя чайными плантаторами, и буквально прирос к стойке бара, отвлекаясь лишь на спортивные мероприятия и болтовню с капитаном на мостике.

— Отличная штука! — воскликнул Холбрук, ловко долизывая горку белого порошка обложенным языком. — Держите гонорар, доктор.

— Боже правый, сэр, я не могу столько взять… это… это слишком много.

— Доктор, — сказал Холбрук, медленно сверля Мори маленькими острыми глазками, — хотите совет человека, много повидавшего в этом грешном мире? Когда вам выпадает шанс, не упускайте его!

И он от щедрот душевных сунул в руку доктора пятифунтовую банкноту.

Когда Холбрук ушел, Мори задумчиво вернул пузырек на полку. За время путешествия он успел заразиться от О’Нила его лексиконом и теперь с улыбкой поймал себя на мысли: «Теперь придется выигрывать все соревнования, чтоб им пусто было».

Но это была всего лишь поза. Девушка начала интересовать его как объект изучения. Временами она казалась не по годам взрослой, а иногда рассуждала как отсталый ребенок. То она мрачно отмалчивалась, то вдруг болтала без умолку, забавно и кокетливо. Но вот что его восхищало в ней, так это полное безразличие к тому, что подумают о ней люди. Она не искала популярности и, в отличие от тех, кто успел сколотить маленькие компании, в которых все были друг с другом на «ты», даже как будто наслаждалась своим положением аутсайдера. У нее был особый дар пародировать людей, а еще она могла оскорбительно нагрубить любому, кто пытался подольститься к ней или навязаться в друзья. Ее беспечность распространялась даже на личные вещи, которых у нее было не счесть. Она то и дело забывала на палубе то сумку, то шарф или свитер, теряла дорогие безделушки и при этом даже бровью не вела. Все эти сложности ее характера пробуждали в нем любопытство. Когда за обедом или ужином она смотрела на него со своей скрытной, вызывающей недоумение улыбкой, он совсем терялся. Как ни странно, он был склонен ее пожалеть.