Древо света

— Ишь, какой смельчак! В подарок привез. Даритель! Раскукарекался петух на навозной куче! — Балюлене встала, стряхнула его слова вместе с сухим листком, упавшим с яблони ей на плечо. — Сколько я из-за него горюшка хлебнула, а он меня расписной тарелкой попрекает… Эх, старик, старик! — И ткнула в мужа узловатым пальцем. — Чего же до сих пор собаки не завел, ежели никого не боишься?

— Слыхали, слыхали? — Балюлис расхрабрился. — С руганью щенка прогнала да еще издевается… Заведу! И не такого!

— Я те заведу!.

— Вот, ей-богу, приведу пса! — божился Балюлис. — Сад как лес. Соскучился по собачьему лаю, кажется, сам скоро залаешь.

— Ты и так дни напролет тявкаешь! — кольнула Балюлене.

— Это ты, ты всю жизнь тявкаешь. Кончено, теперь будет гавкать пес!

Оба подбоченились и ни с места, словно в их жилах все еще текла горячая кровь и по-прежнему было важно, кто возьмет верх — дочь крепкого хозяина, унаследовавшая целый волок, или один из сыновей многодетной семьи, примак-голодранец. Словно перед ними разлилось море времени и не дошли они еще до порога, за которым подобает уняться, сдвинуть плечи и радоваться последнему теплу дарованных мгновений. Неужели жизнь этих старых, но еще не дряхлых людей продолжает катиться в будущее, хотя все, казалось бы, умещается в прошлом? Один все еще строит какие-то планы, а другая упорно противится им, будто не все равно, залает ли собака в этой усадьбе или нет. Да и долго ли проживет здесь какой-нибудь Саргис или Кудлюс, если в один прекрасный день и притащит его Балюлис? Уже вечерняя зорька, да что там зорька, последние закатные сполохи догорают. Или Балюлисы не поднимают глаз в небо?

Темнота беззвучно прихлопнула последний светлеющий прямоугольник окна. Одним ударом срезанная, исчезла отягощенная антоновкой ветка. Это Лауринас погасил свет, выключил свой приемничек и забрался на узкое, с потрепанной обивкой ложе. В противоположном конце дома — в маленькой боковушке возле горницы — вертелась с боку на бок Петронеле. Помолилась, свела все счеты с минувшим днем, однако нет-нет да и не выдерживала:

— Собаку, вишь, заведет!

Или еще короче и тягостнее:

— Со-ба-ку!

Сквозь густую листву пробивались яблоки. Статкусы с опаской ловили привычные звуки, на которые уже было перестали обращать внимание. Может, заглушат они все дружнее всходящий посев тревоги? Не прислушиваясь, слышали, как лопаются, проклевываются ядовитые семена, дождавшиеся своего часа, как прорастают сквозь трещины времени терпко пахнущие сорняки. При свете дня цветов мрака не разглядишь. Запах выдает их больше, чем разгоревшаяся из-за щенка ссора двух стариков, крепко друг с другом спаянных, ни огонь, ни железо не разъединят, не разлучат, разве что могила.

— Не соскучился еще по дому? Может, поехали, а? — вырвалось у Елены, когда Петроне снова громко помянула собаку. Голос жены был не глухим, а чистым и молодым, лишь слегка подрагивал от страха: как бы неожиданно свалившийся со своего поднебесья Йонас Статкус не исчез вдруг, словно порыв ветра, растрепавший зацветшие в саду астры.

Голос бывшей Елены, хитро от него прячущейся, так хитро, что он давно поверил в исчезновение той, изначальной. Ее тогдашние слова он, к сожалению, забыл. В ту пору, когда она звонко ворковала, у Статкуса не было своего дома и он не испытывал по нему тоски. Однако и летуну необходим уголок, где бы его ждали, где ловили бы каждый его взгляд и слова, не ставшие плотью, ценились бы не меньше, чем воплотившиеся. Свой плащик, несколько книг и блокнот с рисунками швырял он где попало, чаще всего в общежитиях. Трепетание юного сердца, какие-то неясные обольщения и разочарования — были и они, хотя он больше жил будущим, чем настоящим днем — настоятельно требовали внимательных глаз, элементарного сочувствия. Впрочем, тогда так не думал… не понимал того, что понимала она, хотя была много моложе. Долгое время была она для него не Еленой — просто осколком доброжелательного, льстящего самолюбию зеркала, в котором видел кого-то похожего на себя и, разумеется, лучшего.

— Что ты сказала?

— Ничего, спи.

Елена зевнула, а ему нужен был ее бывший голос, вздох несозревшей еще груди. И впрямь существует не только нынешняя, толково организующая его быт женщина с белым перышком возле пробора? Молоденькая, пугливая и отважная Елена — Олененок — тоже жива? Не дай ей ускользнуть, исчезнуть!.. Тогда не приходилось гоняться за нею. Возникала на дороге, как твоя тень… Вот на базарной площади… Под раскидистым каштаном, заменяющим их местечку зонтик. Йонялис Статкус притащился на расхлябанном, работающем на чурках грузовичке. Вместе с железной бочкой керосина и ящиками с мылом. Маленькое, серое, побитое войной местечко, и девочка, радующаяся малости, поблескивающим в горсти каштанам. Она зарделась, застигнутая врасплох, каштаны рассыпались.