Дрезденские страсти. Повесть из истории международного антисемитского движения

– Мы не считаем нужным, – заявил он в ответ на упрек Генрици о «социализме в душе», – мы не считаем нужным выставлять публично свои конечные цели и довольствуемся пропагандой ближайших целей, мы довольствуемся легальной борьбой против самых уродливых явлений капитализма и еврейского засилья… Мы изложили свои взгляды в нашем программном заявлении к народу под заглавием «Чего мы хотим?». После того как это воззвание будет прочитано, делегатам конгресса станут более понятны наши идеи… Благодаря этим нашим идеям саксонское правительство выразило свое позволение созвать устроенный нами антисемитический конгресс в столице Саксонии… Мы пользуемся также поддержкой и со стороны других мелких германских правительств, главным образом за наш торжественный и искренний отказ от революции…

На эти слова Пинкерта в разных концах пивного зала вновь раздались аплодисменты. В нашей русской делегации особенно сильно аплодировали Надежда Степановна и Павел Яковлевич. Я тоже слегка похлопал, во-первых, чтобы отдать должное честности и искренности взглядов Пинкерта, а во-вторых, чтобы не вносить раскол в наши русские ряды. Но тут вновь встал Генрици.

– Как вы не понимаете, – сказал он с какой-то особой горечью, – как вы не понимаете, что ваш сепаратный антисемитизм только губит дело… Современному антисемитизму нужна централизация… Единство… Ведь ради этого мы и собрались на международный конгресс… Как же вы намерены объединить антисемитов всех стран в их борьбе с опасным, коварным и объединенным еврейским врагом, если вы вносите раскол в ряды собственных немецких антисемитов.

– Правильно! – раздалась короткая, как выпад рыцарского кинжала, реплика, и я узнал человека, который ее произнес. Это был Виктор Иштоци, руководитель делегации венгерских антисемитических форейнов, на мой взгляд, самая замечательная, сильная и высокая личность из всех, собравшихся на конгрессе. Прекрасного роста и сложения, атлет, но с кротким и мягким выражением лица, уступчивый и легко соглашающийся со всем, что не касается его главной идеи, а относительно нее непоколебимый и непреклонный – Иштоци страшнейший из врагов, которого имеют евреи.

Венгерские, или, как они себя именуют, народные антисемиты, также представляли левую сторону конгресса, может, не такую крайнюю, как государственные, имперские социалисты-антисемиты, однако в ряде пунктов полностью с ними солидарные. Впрочем, есть и важный момент, в котором они расходятся. Будучи интернационалистами в вопросах антисемитической борьбы, они в то же время федералисты, даже националисты в государственном устройстве. Они выступают за отделение Венгрии от Австрии, в чем у них резкие разногласия с австрийскими антисемитами. В вопросах сохранения прав мелких немецких государств они более солидарны с Пинкертом, чем с Генрици. Генрици знает, что находится на самой крайней позиции и в вопросах антисемитической борьбы, и в вопросах социализма, и в вопросах государственного устройства и что об устойчивых союзниках по всем пунктам не может быть и речи. Тем не менее он продолжает твердо стоять на своем.

– Мы разделяем полностью взгляды имперского правительства Бисмарка, – сказал Генрици, – по вопросам централизации и понимаем его недоверие к реформерам по поводу того, что центр движения находится вне Пруссии и стремится к федеративности. Но мы склонны к национальной централизации не в интересах сохранения капиталистического режима, слишком связанного с еврейским банковским капиталом, а в интересах социализма… Мы открыто предлагали прусскому царскому дому в интересах германской нации социальную диктатуру в Германской империи. Несмотря на то, что нам грозит запрет оевреившегося бундесрата, этой продажной формы еврейского парламентаризма, мы говорим: в случае несоответствия наших идей с идеями прусского царского дома мы будем искать орудие этой диктатуры в другом месте…

После этих слов Генрици в пивном зале наступила тишина. Так крайни, так предельны, так искренни, так, может быть, преждевременны были страстные слова Генрици.

– Может быть, вы, – сказал Купец, назвав меня по имени-отчеству, – неточно перевели?

Забыл сообщить, что я тихо, чтоб не мешать остальным делегатам, переводил речи, параллельно их стенографируя, поскольку Купец вовсе не знал немецкий язык, а Надежда Степановна знала нетвердо, несмотря на то что жила уже год в Дрездене.

В тишине, наступившей наподобие шока после предельных слов Генрици, встал человек, в котором даже издали можно было узнать пруссака, и сказал тихо, но твердо:

– Если подобные антиправительственные речи будут продолжаться, мы покинем конгресс.

– Придворный проповедник Штеккер, – прошептал мне Лацарус, мой добрый проводник.

Штеккер представлял правую сторону конгресса. Имея широкие связи с консервативными аристократическими кругами, поддержанный прусской аристократией и двором, он проповедовал идеи христианского социализма и именовал себя политическим антисемитом.