Дрезденские страсти. Повесть из истории международного антисемитского движения

– Дорогая Надежда Степановна, – сказал я, – дорогой Павел Яковлевич, я понимаю, нет таких слов, которые бы принесли вам утешение. Да я и не стану вас утешать… Посмотрите в окно. Сейчас вечер. В Grosse Garten гуляет публика, в «Zur Grossen Wirtschaft» играет оркестр. А теперь мысленно унеситесь на Восток. На всем необъятном просторе земли русской народные гуляния в садах. В домах зажглись огоньки, играет музыка, шумит толпа, солдаты лузгают семечки… И каждый из нас бесконечно счастлив, что он русский, что он клеточка этого мирового организма, что он не какой-нибудь там вольный швейцарский гражданин, для которого за пределами его государства-уезда связь с людьми слабеет и замыкается мир его гражданской деятельности. Мы счастливы оттого, что, проехав какие-нибудь сто верст, как здесь в Европе, нам не надо говорить на чужом языке и возиться с таможней. Тот немец на конгрессе хотел упрекнуть нас, назвав русский народ русской кашей… Да, каша, пусть каша, гигантская национальная каша, которая вымешивается ложкой судьбы для того, чтоб люди разных племен быстрее слились в единую братскую семью – Россию. И здесь нам, русским антисемитам-патриотам, непочатый край работы…

– Спасибо, – сказал мне Павел Яковлевич. – Это вторая ваша речь сегодня по тому же поводу, на ту же тему… И она не менее блестяща.

– Спасибо, – сказала и Надежда Степановна, слабо пожав мне локоть. – Спасибо, дорогой друг.

И признаюсь, я снова испытал тог же легкий озноб от сильного нервного возбуждения, хоть аудитория моя на этот раз состояла из двух человек. Нет, в итоге это был все-таки счастливый день для русского антисемитизма. А подлинно счастливый день не может обойтись без горечи утрат, чтоб походить во всем на мать свою – жизнь.

XVII

Тем не менее горечь утраты оказала свое воздействие, у Надежды Степановны начался жар, Павел Яковлевич не смог ее оставить, и на заключительном заседании конгресса наша русская делегация была представлена лишь двумя делегатами: мной и Путешественником. Наш конгресс не имел пустых заседаний, как какой-нибудь конгресс медиков, состоявшийся одновременно с нашим и даже по соседству, правда, не в пивной, а в специально отданном зале, о чем мне рассказал один врач, который, будучи участником конгресса медиков, на нашем конгрессе присутствовал в публике. Каждое заседание нашего конгресса чем-нибудь выделялось. Последнее заседание выделилось программной речью Ивана Шимони по вопросам будущего государственного устройства.

Иван Шимони, этот талантливый последователь Дюринга и Иштоци, один из радикальнейших членов крайне левой стороны венгерского парламента, был для нас, русских, пожалуй, наиболее приемлемой фигурой как пример политического деятеля. В нем была рациональная логика Генрици, но без избытка прусского высокомерия, и эмоциональный накал Иштоци, но без несколько оторванной от международной жизни внутренней специфики малой мадьярской нации. Надо ведь признать, при всей моей любви к Иштоци, что значительная часть его международных тенденций и даже то, что сам конгресс был созван саксонскими антисемитами во главе с Пинкертом по его инициативе, происходили потому, что малая венгерская нация, как он, Иштоци, считал, не способна сама, без международной помощи справиться со своими евреями, поддержанными международным еврейством. Но у Ивана Шимони этот элемент малой нации отсутствовал. Вот замечательные места его речи: