Дрезденские страсти. Повесть из истории международного антисемитского движения

– Совершенно с вами согласен, – сказал Путешественник, – взять самолетный пароход «Некрасов». Билет первого класса тридцать рублей, на пятые сутки в Астрахани. Прислуга расторопная с приличным тоном хорошего дома. Обед из четырех блюд: щи, осетрина, рябчики и мараскиновый крем – рубль.

– А на Нижегородской ярмарке, – заметил Купец, – обед из четырех блюд полтора рубля, и прескверный обед…

Я люблю, когда русские люди ведут между собой такие разговоры. Мы в России слишком измучены проблемой, а ведь как раз беспроблемные разговоры часто указывают на то, что нация крепка и уверена в себе. Вот и сейчас, в момент такого беспроблемного отдыха, мне приятно наблюдать за нашей делегацией русских антисемитов со стороны. Надежда Степановна сияет мягкой, хоть и несколько увядающей уже русской красотой. Павел Яковлевич заложил по-аристократически салфетку за воротник. У него свежий, задушевный юношеский тембр, какой бывает у людей верующих и увлекающихся. У Путешественника умная бритая физиономия профессорского типа и нервно-живая речь. Купец говорит спокойно и безапелляционно, как всякая искренняя, но малокультурная натура.

– В Тифлисе вывески на русском языке, – говорит Купец, – но фамилии все туземные и как будто располагают к чиханию… адзе… одзе… инцы… анцы… чиритахчирахачианцы… – Купец хохочет, как может хохотать лишь русское, крепкое физическое здоровье…

Действительно, передает он все эти нерусские названия смешно и по-русски беззлобно. Мы тоже смеемся и окончательно настраиваемся на легкий лад.

– В Тифлисе, – говорит в тон Купцу Путешественник, – в гостинице «Северные номера» приносит мне грузин чужой чемодан и говорит: «Жимодан твой?» – Я разозлился: «Варвары, – кричу, – Азия!»

– А дороговизна, – говорит Купец, – рюмка кахетинского двугривенный… Ессентуки дешевле в Москве стоят… Спрашиваю, сколько номер стоит – «рубь тризит пять». – Он опять заразительно хохочет.

– Всюду тайна чужой души, – говорю я, – и все-таки в глазах инородцев нет такой затаенной вражды, которую питает к нам, русским, еврей.

– Мне один отставной солдат сказал, – говорит Надежда Степановна, распоряжаясь одновременно за столом как радушная хозяйка, – я когда в местах народных восстаний против евреев бываю, всегда люблю записывать народные мысли.. Солдат сказал: «Шамиль супротив русского оружия не устоял. Много крови нашей выпил, двадцать лет пил, а не устоял. Так еврей и подавно не устоит».

– Нет, – отвечает Купец, – тут, Надежда Степановна, дело посложней… Еврейский элемент постепенно проникает на Волгу. В Царицыне их уже немало.

– Я отмахал по России пять тысяч верст, – замечает Путешественник своим умным, нервно живым профессорским говорком, – и ни разу не мог убежать от еврейских клопов.

– Если евреи разольются вокруг страшным потоком, вся колонизаторская энергия России пойдет прахом, – говорю я. Эта моя мысль есть краткий тезис речи, с которой я намерен выступить на конгрессе.

– Вся беда в том, – говорит Купец, брезгливо отодвигая от себя блюдо с устрицами, – что наш капитал лежачий. Как писал один литератор, с подвижным капиталом и на окурках можно миллион нажить. Сила еврея в деньгах. Пока деньги у евреев, нижегородские спасители отечества нас, русских коммерсантов, знать не желают. Был бы я, например, еврей, и была бы у меня фамилия, ну допустим, – он поднимает глаза вверх, силясь представить себя евреем и подобрать себе какую-нибудь еврейскую фамилию понеобычней, – ну допустим, Жукенплейш, – озорно выпаливает Купец и хохочет, как всегда смеется русский человек, видя или воображая что-либо еврейское, над которым он чувствует свое превосходство, даже будучи беден и зависим от еврейского богатства, превосходство, которое не покупают, а которое получают в жилы свои от родительской славянской крови, – Жукенплейш, – повторяет Купец, довольный выдумкой, однако, снова став серьезным, он твердо заявляет: – Деньги у евреев надо отнять. На конгрессе господин Генрици правильно об этом говорил.

– Дело не только в деньгах, но и в умении, – говорит Путешественник. – Например, по вину Россия вполне может составить конкуренцию многим. Мы производим двенадцать миллионов ведер вина, но держим его в бурдюках. А если сравнить это с успехами сахарозаводчиков…

– Сахарозаводчики выскочили в люди, связавшись с еврейским капиталом, – покраснев, заявляет Купец.

Нет, русский человек все-таки долго еще не может вести распространенный в Европе легкий, непринужденный разговор. Даже отдых его наполнен проблемами. Слишком тяжелы и многообразны эти наши проблемы. Спор перескакивает с проблемы на проблему и становится сугубо коммерческим, экономическим, по-настоящему понятным лишь Купцу и Путешественнику, который владеет в нескольких местах России доходными имениями.