Дрянь такая!

— У тебя губы в ягоде, — прошептал он.

— У тебя тоже! — прошептала я в ответ, и обняла его за шею.

Возможно, не сделай я этого, Суворов не посмел бы обнять меня. А все остальное произошло по вине физики. Я не помню, как это называется: «вольтова дуга», или что-то подобное. Но пробежавший между нами электрический разряд был такой силы, что на мгновение запахло озоном. Никто и никогда так меня не целовал, как Суворов. Мягко и нежно, но его губы коснулись моего рта, и я забыла обо всем на свете. Все остановилось: движение времени и течение реки, перестал шуметь ветер и шелестеть листва, солнце замедлило свой бег, и только мое сердце билось, как обезумевшая, попавшая в силки, птица. Отвечая на его поцелуи и изнывая от желания, я понимала, что поцелуями все и закончится. Иначе я перестану уважать себя, и в моем отношении к Суворову тоже может что-то надломиться.

Эта мысль самым краешком пронеслась в моей голове, а Суворов вдруг отстранился, придержал меня за плечи и, задыхаясь, пробормотал:

— Все, Анечка, Все! Так нельзя! Нельзя! — и развернувшись, быстро направился к реке. Я наблюдала сверху, как он присел на корточки, зачерпнул горстями воду, и принялся жадно пить, а потом умылся, и снова поднялся ко мне.

Возможно, мне было бы не так обидно, отстранись я первой, но это сделал Суворов, и я почувствовала вдруг такое отчаяние, которое не испытывала с того самого момента, когда обнаружила, что Сережа мне изменяет.

Я повернулась, подняла с травы бейсболку с ягодами и медленно пошла в горку, туда, где в тени деревьев виднелась наша машина.

Суворов нагнал меня, молча забрал у меня ягоды. Затем заступил мне дорогу и, приподняв пальцем мой подбородок, посмотрел мне в глаза.

— Аня, вы ни в чем не виноваты! Не корите себя! Это на меня нашло! Сам не пойму, почему? У вас горе! Вы устали! А я, как последний подлец, воспользовался вашей слабостью! — Он помотал головой (Я делаю точно также, когда хочу избавиться от навязчивых или постыдных мыслей). — Простите меня! Понесло не в ту степь!

Он поднял на меня глаза, и в них были такая боль и отчаяние, что я поняла, он не претворяется, и ему сейчас так же плохо, как и мне.

— Саша, — сказала я, — прекрати! Я совсем не слабая! Ты меня поцеловал, потому что я хотела этого! И не убивайся! Поцеловались и поцеловались! Что после этого в ЗАГС бежать?

Я постаралась произнести эти слова спокойно и с легкой улыбкой, но, похоже, у меня это плохо получилось. Губы мои дрожали, и голос пару раз сорвался, так бывает после долгого плача.

— Аня, — глаза Суворова потемнели и смотрели умоляюще, — не совершайте ошибку! Вспомните, мы едем в Озерки. За одну секунду можно уничтожить все, что создавалось годами. Я не хочу, чтобы вы считали меня виновником своих несчастий…

— А кто говорит, что я собираюсь совершать ошибки? С чего ты взял? Может, это и ошибка, что я еду в Озерки, но совсем не ошибка, что я еду туда с …тобой!

— Мы перешли на «ты»? — пробормотал Суворов.

— Ты зовешь меня Аней, почему бы тебе из Александра Васильевича не превратиться в Сашу? Твое имя и отчество, как не крути, стойко соседствуют с крепостью Измаил, Сент-Готардским перевалом и словами «Тяжело в ученье, легко в бою!». Я даже мысленно называю тебя Суворовым.

— И как часто это бывает? — он, кажется, полностью пришел в себя, и разговаривал без прежнего напряжения. — Я имею в виду мысли?

— Часто, — честно сказала я, слукавив лишь самую малость. Так и рвалось с языка ответить «Постоянно!», но я не хотела рисковать. Нам нужно кровь из носа до наступления темноты добраться до Озерков, а события развивались таким образом, что теперь не разряда, слабой искры хватило бы, чтобы мы остались в этом лесу до утра…

Глава 21

До Озерков мы добрались за полтора часа. Почти все это время я продремала, привалившись к Сашиному плечу. Конечно, я могла перебраться на заднее сидение, но там мне было бы скучно и одиноко. К тому же, мой водитель не возражал, что я все-таки взяла его под руку, и прижалась к его теплому боку. Возможно, я лишила Суворова свободы маневра, ведь если я проделывала такой же трюк с Сережей, он всегда делал мне замечание, что я ему мешаю следить за дорогой. Он принимался лезть ко мне с поцелуями, а порой, если позволяла обстановка, мы вдвоем на некоторое время переселялись на заднее сидение.

Конечно же, порой я сама провоцировала Сережу, но с Суворовым наоборот я сидела тихо, как мышка, и не заметила, как задремала.

Он что-то тихо насвистывал сквозь зубы, а мне снилось, что я взлетаю на качелях под самое небо, выше берез и выше остроконечных гор. И было так, радостно, так светло на душе. А внизу стояла Римма в голубом платье с широкой юбкой, которую ветер завивал вокруг ее ног. Еще я видела зеленую поляну, по которой носился Редбой, а Миша и Таня запускали в небо огромный змей, а рядом с ними стоял настоящий Добрыня Никитич, в кольчуге и в шлеме с шишаком, и смотрел в небо из-под огромной рукавицы. И хотя бородой он смахивал на доктора, но глаза у него были Сашины, и улыбался он точно так же, как Суворов…