d’Рим

– После второго бокала в самый раз, – улыбнулась Анна и снова взяла в руку бокал, чтобы сделать глоток. – Ты продолжай!

– В общем, сегодня важна концепция. То есть это не сегодня придумали, конечно, отголоски идут еще из семидесятых, когда на одной нью-йоркской выставке вместо представленных работ имелся только один каталог с их фотографиями.

– Это примерно как пойти в театр, чтобы просто полистать программку?

– Что-то в этом духе. Иными словами – догадайтесь сами, как это должно быть на самом деле.

– Неплохо, – засмеялась Анна, – только ведь, полистав меню, хочется и поесть.

– Меню – это и есть инструкция к образу, только блюда там должны быть как оригинальные, так и банальные, например лазанья.

– Банальная? Ты же говорил, что здесь лучшая лазанья в мире.

– Нет, сначала лучшая была в «Микеланджело» на улице Кавура, – засмеялся Борис. – Открою тебе один секрет. В Италии везде лучшая пицца, лучшая лазанья и лучшее тирамису.

– Что ты хочешь этим сказать? – чувствовала я какой-то хитрый подвох.

– Концептуальное искусство не взывает к эмоциям, его суть в игре, в угадывании, в пересечении вкусов, взглядов. На контрасте. Банальному противопоставляется что-нибудь шокирующее. Например, десерт. Здесь очень необычные десерты.

– Ты меня утешил, – сделала глоток «Баролы» Анна. – Я поняла. Художник мажет не по холсту, а по зрителю.

– Точно.

– Только как же отличить хорошего художника от плохого?

– Мажет плохой художник, а хороший попадает.

«Мажет плохой художник, а хороший попадает», – повторила Анна про себя, именно про себя, будто фраза относилась к ее профессии. Она на мгновение стала серьезной и вышла из себя. Потом вернулась:

– То есть он еще должен быть и футболистом? – рассмешила своим вопросом Бориса Анна.

– Это уже постмодернизм.

– Да, чувствую, концепта нет. Есть издевательство надо собой, но нет высокой идеи.

– Этим и хорош концептуализм, когда универсальное понятие справедливости возникает у нас при созерцании какой-то конкретной несправедливости, хотя сама эта идея скрытым образом уже существовала в нашем уме еще до настоящего опыта.

– Как сложно. Что же будет после третьего бокала? – сделала удивленно-веселое лицо Анна. – Прям боюсь представить.

– Думаю, что лазанья.

– Ладно, тогда буду считать это салатиком. Я лично думаю, что я – реалист. Реалистка.

– Еще не поздно заказать холодные закуски.

– Нет-нет-нет, я буду созерцать это скрытым образом, из старого опыта.

– Это правильно, тренируйся, созерцание делает людей чище.

– А Рим?

– Ты имеешь в виду меня? Сделал ли Рим чище меня? Эмиграция сделала. Знаешь почему? Потому что в эмиграции плохо реалистам. А когда человеку плохо, это значит, что он очищается.

– Да? А мне хорошо, – не переставала улыбаться Анна.

– Все верно. Когда человеку хорошо, он наслаждается. Сладкое в больших количествах вредно, – усмехнулся Борис. – А если серьезно, думаю, что ты здесь слишком мало жила. Мне здесь тоже хорошо, но негде черпать. Рисовать нечего. Все из памяти, все из памяти, а память-то не резиновая, не бездонная.

– Значит, на Родину пора, – улыбнулась своей фамилии Анна после этих слов, – за вдохновением.

– Я чувствую себя там туристом. Очаровываюсь, глядя по сторонам, а опуская глаза под ноги, думаю все время, как бы не вляпаться в дерьмо. Там по-прежнему обманывают бедных. Бедных обманывать опасно. Взрывоопасно.

– А мне нравится твой туристический пыл.

– Пыл – хорошее слово.

– Пыль тоже ничего.

– Это да, кто-то вечно взрослеет, кто-то все еще молодеет. Я про тебя, про тебя, – взял и прижал к своим губам ладонь Анны художник.

– А здесь что, мало реализма? Я про себя, про себя, – рассмеялась она. – Давай будем реалистами, целоваться – так в губы.

Борису ничего не оставалось, как притянуть за руку Анну к себе и поцеловать в самые губы. Губы ее раскрылись, в них Борис ощутил нотки шоколада, горных трав, черемши, мяты, шелковицы, сливы, клубники, а Анна – табака, эвкалипта и белого трюфеля. Так они замерли на некоторое время, пока не вернулись на место с приятным послевкусием.

– Это все Рим, античная среда накладывает отпечаток. Здесь-то все не мое. Куда ни плюнь – не мое. За что ни возьмись – не мое. Концептуалистам в этом отношении легче, есть чем поживиться, за что зацепиться. Они же пишут прямым текстом. Помнишь Дюшана?

– Это который унитаз на выставку притащил? Конечно, как такое забудешь.

– Весь худсалон в него долго мочился. Именно он и изобрел концептуализм. Я про Дюшана.

– И смыл все остальное искусство. Я тоже про Дюшана, – засмеялась вслед за Борисом Анна.

– Возможно, именно это он и хотел сказать. Значит, все дело в названии: «Фонтан Дюшана». Потом его волной захлестнуло искусство и других художников. Какие прекрасные безобразия они вытворяют, даже говорить неприятно, что у них там изображено, ведь совершенно отвратительные вещи, настолько отвратительные, что от картины не оторваться.

– Ты про кого?