Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи

— Черт, точно немец! — просипел боец, когда прямо из-за березовой рощи вылетел небольшой самолет с крестами на крыльях. Правда, на грозный бомбардировщик, что их терроризировал он никак не походил, но легче от этого не было. — Ба, садится…

Непривычно пузатый, словно с брюхом [явно, пассажирский], самолетик начал заходить на посадку. Прошло несколько секунд, а он уже касался колесами травы.

— Суки, живыми взять решили!

Понимая, что к рынде уже не успевает, Валька рванул к самолет. С самым отчаянным видом вперед себя выставил винтовку с приставленным штыком. Решил, что сдохнет, а никого не пропустит.

— Немцы! — сам же заорал иступленным голосом. — Немцы!

Когда запыхавшийся Семенов оказался на месте, от дверцы самолета уже трап со ступеньками скинули.

— А ну, немчура проклятая, руки вверх! — срывающимся от волнения голосом крикнул он, тыкая вперед винтовку. — Сейчас стрельну…

Спиной к нему с самолета спускался… самый настоящий леший, по крайней мере именно таким он его себе и представлял. Это был невысокий чумазый мужчина, одетый в странный плащ из рванных коричневых и зеленых тряпочек.

— Я тебе, хуманс, сейчас стрельну, — с угрозой ответил Леший на чистейшем русском языке, чем привел бойца в самый настоящий ступор. — Перед тобой сержант Красной Армии! Ты лучше подарок товарищу Сталину прими.

Винтовка у Вальки дрогнула, когда в дверях самолета появился ОН. Растерявшись, боец с диким изумлением угадывал в спускающемся по трапу самого ненавистного в Советском Союзе человека. Невозможно было спутать ни с чем эти мерзкие короткие усики, узнаваемую косую челку, выпученные глаза.

— Гитлер!

Ленинградец, потерявший в адских бомбежках города всю семью, почувствовал, как у него темнеет в глазах. Его «накрывало» бешенством при виде этой ненавистной рожи.

— Ах ты, сука…

Не помня себя от злости, он бросил винтовку и прыгнул вперед. Кулаками так молотил по воздуху, что сделал бы честь самой лучшей колхозной косилке. Кажется, даже один раз попал по немецкой физиономии.

… Этот случай потом будет преследовать на протяжении всей его жизни, всплывая по поводу и без повода.

На заводе, куда Валентин устроиться после войны, с ним каждое утро будет здороваться сам директор, целый лауреат Сталинской премии, орденоносец, всякий раз вгоняя молодого рабочего в краску.

Когда же студент Семенов поступит в университет на инженерный факультет, то на первой паре его встретит не кто иной, как ректор, профессор Вознесенский, и при всех первокурсниках и преподавателях, сначала пожмет руку, а потом и вовсе обнимет.

При знакомстве с родителями невесты ее отец, едва узнав имя будущего зятя, тут же бросился его целовать. Сам фронтовик, с радости выпил, расчувствовался, и, недолго думая, предложил вторую дочь в жены. Мол, старшая-то бывает ленится по хозяйству, а младшенькая умница-разумница.

Со временем сыновья, а потом и внуки, все докучали бесконечными просьбами рассказать, как он САМОМУ ГИТЛЕРУ БЛАНШ НА ПОЛ ЛИЦА ПОСТАВИЛ.

Но это будет потом, а сейчас…

* * *

Москва

Конечно же, это попытались скрыть. Командир батальона аэродромного обслуживания, чуть не поседел, пока пытался в Москву дозвониться. В одной руке держал телефонную трубку, в другой пистолет. Рядом же, набившись в его крошечную землянку, тяжело дышало еще восемь, а то и десять бойцов и командиров с автоматами на изготовку. На улице за землянкой уже следило еще около трех сотен глаза, считай почти весь личный состав БАО. ЭТОГО охраняли.

Только можно ли такое утаить? Бесполезно пугать нарядами, особистами, наркомом Берией, карами небесными, в конце концов. Новость о взятии в плен самого Адольфа Гитлера с какой-то мистической скоростью стала распространяться от телефонистки к телефонистке, от бойца к бойцу, от командира к командиру.

Уже на посту при въезде в Москву конвой из четырех автомобилей встретили протяжными гудками и выстрелами в воздух из винтовок и пистолетов. Все выбежали к дороге, размахивая руками, подкидывая вверх шапки, варежки.