Дроу живучий 2, или Они иногда возвращаются! (СИ)

К тому моменту Шайрену было уже сто шестьдесят лет, он был вполне самостоятелен и многого успел достичь, став едва ли не самым молодым дроу, вошедшим в состав элитной императорской сотни. Абы кого туда не брали, следовало на деле доказать, свою состоятельность, и мужчина много работал для того, чтобы этого добиться. Добровольная изоляция родителей на него никак не повлияла.

Следующие двадцать с небольшим лет Шайрен с младшим братом никак не общался и даже ни разу его не видел. Шла война, и дел для талантливого воина хватало. Потом было престижное назначение во дворец, где мужчина в первый раз и увидел Габриеля. Тогда еще никакой не наследник, а только младший сын императора, брат показался Рену открытым и жизнерадостным ребенком. Большие, точь-в-точь как у матери, сиреневые глаза глядели на мир с нескрываемым любопытством и жизнерадостностью.

Несмотря на то, что своего младшенького император баловал сверх меры и позволял ему практически все, что угодно, Габриель был совсем не так испорчен, как могло бы получиться. Да, мальчик был очень капризным, но это с лихвой компенсировалось природным обаянием. Злиться или обижаться на это маленькое улыбчивое чудо ни у кого просто не получалось. Шайрен не стал исключением, всецело попав под очарование ребенка, которого ему было поручено охранять.

Смерть старших братьев-близнецов стала для Габриеля ударом. Нет, мальчик не лил слез и не впал в депрессию — с Найрхатом и Кишарром он был не настолько близок. Те большую часть времени проводили на границе, непрерывно участвуя в боевых действиях, а когда приезжали в столицу — усиленно развлекались, отрываясь по полной. Им было не до младшенького. Шоком стало то, что мальчик внезапно оказался единственным ребенком в семье. Император взялся резко закручивать гайки, торопясь наверстать упущенное и в кратчайшие сроки воспитать из сына наследника. Габриель, привыкший к вседозволенности, привыкший быть всеобщим любимцем и никогда не слышавший, чтобы на него повышали голос, в один миг оказался в условиях, когда от него требовалось беспрекословное подчинение, строжайшая дисциплина и четкое выполнение указаний разом появившейся толпы наставников.

Шайрену было искренне жаль ребенка. Мальчик ходил тенью самого себя и чах на глазах. Как-то незаметно они сблизились. Брат стал настоящим другом для маленького принца, а потом и его наставником. Постепенно Габриель приспособился и привык. Он стал замкнутым и серьезным, подозрительно зыркая на окружающих, словно боясь, что за лишнюю улыбку его накажут. Обычно за провинности принца запирали у него в покоях на неопределенное время. Выросший на свободе ребенок тяжело переносил подобное заключение.

В какой-то момент Габи попросил Шайрена не распространяться о своих успехах на поприще воинского искусства. Мотивировал это наследник тем, что он не хотел провоцировать придворных. Пусть лучше те считают его беспомощным существом. Воин не возражал. Ему было как-то все равно — главное, что принц усваивал преподаваемый ему материал и с легкостью мог применять его на практике. Ежедневные спарринги были тому хорошим доказательством.

Около четырех лет назад ситуация вновь в корне поменялась. Император Нершат внезапно решил, что Габриель уже вполне подходит под определение идеального наследника, и с принца сняли все ограничения. Его больше не наказывали и ничего особо не требовали. Стоит отметить, что он и сам, без дополнительных понуканий, продолжил довольно охотно учиться, но вот манера поведения поменялась кардинально. Как-то так внезапно выяснилось, что Габриель — крайне злопамятное существо, и любое ранее нанесенное ему оскорбление, обида или сделанная гадость однажды не останется без ответа. Если прежде принц, опасаясь наказания, не мог ничего предпринять, то теперь отрывался по полной. Начиналось все с мелких пакостей — типа лягушек в постель или слабительного в чай (ребенок, что с него взять). Однако на этом Габриель не остановился, явно войдя во вкус и начав действовать более утонченно. Оказалось, что в нужное время и в нужном месте брошенная фраза способна на гораздо больший эффект, нежели развалившаяся на лоскутки во время официального приема одежда.