Дроздово поле, или Ваня Житный на войне

Отчитав провинившегося Микки-Мауса, Яна с чистой совестью вновь принялась баюкать страшненького несмышленыша. Соловей с жаворонком, наблюдавшие за процессом с ближайшей буковой ветки, заворчали: дескать, это чудище неизвестной породы надо было оставить в лесу, коршуну на расклевание!

И вот спустились наконец к шоссе и направились к Лесковцу — Златыгорка частью своей птичьей души в точности помнила направление. Огибая очередной взгорок, за поворотом увидели сидящую на обочине женщину, которую все: и сербы, и русские, и взрослые, и дети — тотчас признали за цыганку. То ли одежка была у ней цыганская, то ли лицо, то ли стать, то ли повадка, то ли всё вместе, но, только бросив на нее один взгляд, каждый твердо знал: вот цыганка. И каждый, как Нострадамус, мог с точностью предсказать, что сейчас эта цыганка сделает…

Так и вышло: женщина несколько лениво поднялась, отряхнула линялый подол и двинулась навстречу путникам. Встала поперек дороги и, когда компания поравнялась с ней, преградила путь Златыгорке, низким голосом бормоча привычные слова:

— Бриллиантовая моя, позолоти ручку, погадаю, всю правду скажу…

Вила ссадила Яну на землю — а цыганка тут же сунула нос в ладонь Златыгорки, цокая языком, покачивая головой и даже вскрикивая. Шишок попытался отшить приставалу, но крылатая девушка кивком его остановила: видать, посестриму, в отличие от остальных, никогда не видавшую цыганок, очень удивило, что такого могла найти эта женщина в ее ладони. Рука как рука!

— У меня пять пальцев, так же, как у тебя, — на всякий случай уточнила Златыгорка.

Цыганка же вопила: дескать, бедная ты бедная, прибыла сюда из далеких краев, где оставила мать и суженого, и никогда ты с ними не свидишься!.. Посестрима при этих словах страшно побледнела. Но тут цыганка повела пальцем по линии жизни и в свою очередь побледнела, а после и посерела: линия жизни просочилась куда-то под рукав. Торопливо завернув его, цыганка увидала: жизненная линия тянется до… локтевого сгиба! Цыганка тихо выругалась и потребовала снять перчатку с левой руки. Шишок зашипел: не снимай, де! Но Златыгорка все ж таки сдернула черную перчатку. Когда серебряная шуица оказалась на свету, цыганка повалилась на домовика, которого, конечно, нелегко было сронить на землю. Придя в себя, женщина с жадностью вцепилась в серебряную ручку, на ладони которой были прорисованы все обычные линии, имелся даже бугор Венеры, да и с рисунками на пальцах, дающими отпечатки, у каждого на особицу, все было, кажись, в порядке. Понюхав руку, цыганка, в конце концов, воскликнула:

— Не хочу денег! Ничего с тебя не возьму! В первый раз такое вижу! Меня Гордана зовут, а тебя как?

Златыгорка представилась. Как зовут остальных, цыганку не волновало, но ради горбуньи-серебряной ручки она выслушала и другие имена. И, пристроившись сбоку, потелепалась с компанией. Шишок вновь хотел спровадить цыганку, дескать, иди своей дорогой, но вила неожиданно встала на защиту Горданы. Разве она мешает? Пускай идет, дорога-то общая… А цыганка принялась рассказывать, обращаясь большей частью к Златыгорке, но и на остальных иногда взглядывая.

Она, де, с поезда! Слыхали — американцы пассажирский состав разбомбили, из Салоник ехал! А она на заработки в Грецию ездила… Все пропало, бомба угодила в вагон — и все деньги, все платья, все куртки сгорели! С ней еще подруги ехали — никого не осталось, всех на кусочки разорвало! На мелкие цыганские кусочки! А метили-то в нее! Да. Крылатая ракета метила в нее, в Гордану! Но она перехитрила глупую ракету: как увидела, что та промахнулась, в мост угодила, так прямо на ходу, в чем была, с поезда соскочила — и деру! Только боится она, что этим дело не кончится… Ей бабка — когда она еще пешком под брюхом коня проходила — говорила: придет, дескать, такое время, когда за тобой топор станет гоняться! А топор — по-ихнему томагавк! Они так свою дурацкую ракету назвали! Вот охота и началась! Три месяца, мол, будет летать за тобой топор, разрушит полстраны, а попадет ли в нее, Гордану, нет ли — так и не сказала ведь бабка. Померла.

Тут Шишок в третий раз решил отвязаться от цыганки — к тому ж еще не простой, а сумасшедшей: дескать, ежели за ней ракеты станут гоняться, так им тем более не по пути! Как-то вот не хочется оказаться подле цыганки в момент, когда тот томагавк в нее жахнет! И в третий раз Златыгорка, уже совсем рассердившись, сказала, чтобы домовик оставил Гордану в покое, она пойдет с ними и до тех пор будет идти, покуда сама не решит свернуть в свою сторону…

«Ничего себе заявочки!» — переглянулись Ваня Житный и Шишок. Но поскольку все они оказались на Балканах из-за Златыгорки, явившейся невесть откуда, чтобы спасти белую вилу, а заодно и белый свет, то последнее слово, конечно, осталось за крылатой девушкой.