Друд, или Человек в черном

Прописные буквы явственно угадывались в его интонации. И в голосе слышались умоляющие нотки, каких я никогда… никогда прежде не слышал у Чарльза Диккенса.

– Наша Печальная История похоронена во Франции, Чарльз, – тихо промолвила Эллен. Она задела широким рукавом живую изгородь, когда они проходили мимо меня. – Но она никогда не останется в прошлом.

Диккенс вздохнул. Вздох получился похожим на стон. Они двое остановились за десять шагов до поворота дорожки к станции. Шагах в шести от моей засидки. Я не шелохнулся.

– Так что же нам делать? – спросил он. В словах прозвучала такая боль, словно они были исторгнуты у него под пыткой.

– Только то, о чем мы уже говорили. У нас нет другого выбора.

– Но я не могу! – воскликнул Диккенс рыдающим голосом; если бы я подался ближе к изгороди дюймов на шесть, то увидел бы его, но я не смел пошевелиться. – У меня не хватает воли! – добавил он.

– Тогда собери все свое мужество, – сказала Эллен Тернан.

По тротуару тяжело шаркнула подошва, легко чиркнул каблучок маленькой туфельки. Мне представилось, как Диккенс резко подается к Эллен, а она невольно отступает на шаг назад, и он снова отстраняется от нее.

– Да, – после продолжительной паузы произнес он. – Мужество. Я могу призвать на помощь мужество, когда меня подводит воля. И призвать на помощь волю, когда мужество иссякает. Я всю жизнь только этим и занимался.

– Милый мой, славный мальчик, – ласково промолвила Эллен; я вообразил, как она дотрагивается до его щеки облаченной в перчатку рукой. – Давай же будем оба мужественны, – продолжала она с наигранной беспечностью, совсем не идущей зрелой женщине без малого тридцати лет. – Давай отныне и до скончания дней станем братом и сестрой.

– И никогда не будем вместе… как раньше? – спросил Диккенс тусклым, монотонным голосом, каким приговоренный к гильотине повторяет приговор судьи.

– Никогда.

– Никогда не будем мужем и женой?

– Никогда!

Наступило молчание, затянувшееся настолько, что у меня опять возникло искушение наклониться к просвету в изгороди и посмотреть, уж не дематериализовались ли Диккенс и Эллен неким чудесным образом. Потом я снова услышал вздох Неподражаемого. Когда он наконец заговорил, голос его звучал громче и тверже, но до жути глухо, как из могилы:

– Значит, так тому и быть. Прощай, любимая.

– Прощай, Чарльз.

Я был уверен, что они не прикоснулись друг к другу и не поцеловались, хотя откуда у меня взялась такая уверенность, я не знаю, дорогой читатель. Я сидел неподвижно, прислушиваясь к шагам Диккенса вдоль плавного изгиба живой изгороди. Один раз шаги прекратились – несомненно, он оглянулся на Эллен, – а потом возобновились.

Тогда я все-таки подался вперед, приник лицом к самым веткам изгороди и увидел, как Эллен Тернан переходит через дорогу. Возница заметил ее и тронул вперед. Она опять сложила зонтик и прикрывала лицо ладонями. Эллен не взглянула в сторону станции, когда садилась в коляску, – старый кучер с пышными бакенбардами поддержал пассажирку под локоть, помогая взойти на приступку, и аккуратно закрыл дверцу, когда она уселась. Она не взглянула в сторону станции и потом, когда старик забрался на козлы и двуколка медленно развернулась по широкой дуге на пустом большаке и покатила обратно к Пекхэму.

Именно тогда я повернул голову налево и посмотрел сквозь шпалерную арку.

Диккенс уже прошел мимо нее, поднялся по четырем ступенькам на платформу и теперь остановился как вкопанный.

Я понял, что произойдет в следующий момент. Он повернется и бросит взгляд поверх парка и живой изгороди, чтобы в последний раз увидеть открытый экипаж Эллен Тернан, исчезающий за поворотом. Он должен повернуться. Неодолимая потребность сделать это явственно читалась в очертаниях его напряженных плеч под летним холщовым сюртуком, в страдальческом наклоне головы, во всей застылой позе.

А когда Диккенс повернется – через две секунды или даже раньше, – он увидит своего бывшего соавтора и предполагаемого друга Уилки Коллинза, съежившегося на скамье возле живой изгороди, сквозь которую он подсматривал, словно трусливый извращенец, с обращенным к нему бескровным, виноватым лицом и отражающими бледное небо стекляшками очков вместо глаз.

Невероятно, уму непостижимо – но Диккенс не повернулся. Он широким шагом двинулся по платформе и скрылся за станционным зданием, так и не оглянувшись на единственную и величайшую любовь своей жизни, пронизанной сентиментально-романтическим духом.

Буквально через несколько секунд к станции подошел поезд, устрашающе пыхтя незримым паром и громко скрежеща металлическими частями.

Трясущимися руками я достал часы из жилетного кармана. Курьерский прибыл точно по расписанию. Он отправится от станции Пекхэм через четыре с половиной минуты.

Чувствуя слабость во всем теле, я встал и вытащил из-под скамьи саквояж, но прождал еще полных четыре минуты, давая Диккенсу время зайти в вагон и занять место.

Может, он будет сидеть у окна со стороны платформы и увидит меня, бегущего к поезду?