Друд, или Человек в черном

– Но разве мы пишем наших персонажей не с натуры? – спросил я. Я сам услышал жалобные нотки в своем голосе, и меня всего передернуло.

Диккенс тряхнул головой:

– С натуры, конечно. Но не могли же вы запамятовать, что мы с вами уже вывели вашего Эзру Дженнигса в образе «мистера Лорна», пеговолосого помощника доктора Спедди в нашей совместной повести «Ленивое путешествие двух досужих подмастерьев», опубликованной в рождественском номере журнала в том же самом году.

– Не вижу между ними никакого сходства, – холодно промолвил я.

– Правда? Очень странно. История мистера Лорна – покойника, оживающего в номере доктора Спедди в переполненной гостинице, – занимает значительную часть той довольно проходной повестушки. То же трагическое прошлое. То же задумчиво-отстраненное выражение лица, та же манера речи. Такие же пегие волосы и смуглая кожа. Я отчетливо помню, как мы писали сцены с ним.

– Эзра Дженнингс и мистер Лорн – два совершенно разных персонажа, – решительно заявил я.

Диккенс кивнул:

– По природе они, безусловно, разные. Мистер Лорн – человек с характером и трагическим прошлым. А ваш Эзра Дженнингс – самый омерзительный и сомнительный персонаж из всех телесно и душевно нездоровых героев, каких вы создали в погоне за сенсационностью.

– В каком смысле «сомнительный», можно поинтересоваться?

– Можно, и я вам отвечу, милейший Уилки. Эзра Дженнингс – помимо того, что он является опиоманом самого худшего пошиба, каковой чертой вы наделили очень многих своих персонажей, старина, – обнаруживает все признаки полового извращения.

– Полового извращения? – Я уже несколько минут назад поднял над тарелкой вилку с подцепленным на нее куском пищи, но так еще и не донес ее до рта.

– Если говорить без обиняков, – мягко произнес Диккенс, – всем читателям «Лунного камня» совершенно ясно, что Эзра Дженнингс – содомит.

Я неподвижно застыл с поднятой вилкой и открытым ртом.

– Чушь! – наконец выпалил я. – Я не подразумевал ничего подобного!

Или все-таки подразумевал? Я осознал, что почти все главы с участием Эзры Дженнингса, как и главы с мисс Клак, написал Второй Уилки, пока я пытался диктовать, глубоко одурманенный лауданумом и морфием.

– И ваши так называемые Трясучие пески… – начал Диккенс.

– Зыбучие пески, – поправил я.

– Как вам угодно. Таковых просто не существует, должен вам заметить.

Вот здесь я поймал его. Здесь я поймал его!

– Вы заблуждаетесь, – сказал я, возвысив голос. – Любой яхтсмен вроде меня знает о таком явлении. В дельте Темзы, в девяти милях к северу от Херн-Бэй, есть отмель, в точности похожая на мои Зыбучие пески.

– Таких песков нет нигде на йоркширском побережье, – уточнил Диккенс. Я осознал, что он спокойно нарезает и поглощает свою порцию мяса. – Это известно любому, кто бывал в Йоркшире. Или хотя бы читал про Йоркшир.

Я открыл рот, собираясь ответить – ответить язвительно, – но не нашел слов. Именно в этот момент я вспомнил про заряженный револьвер в саквояже, стоящем на сиденье рядом со мной.

– И многие считают – как считаем мы с Уиллсом, – что сцена, где ваши Зыбучие пески начинают колебаться, тоже весьма непристойна.

– Бога ради, Диккенс, да что же непристойного может усмотреть умственно здоровый человек в описании простой отмели, обычного участка берега, песчаного плывуна?

– Возможно, дело в авторском выборе языка и намеках, – сказал Диккенс. – Я цитирую по памяти и привожу выражение вашей несчастной, обреченной мисс Спирман: «Коричневое тело песков медленно приподнялось, а потом содрогнулось и мелко задрожало». Коричневое тело, дорогой Уилки, которое содрогается, мелко дрожит, а потом, я снова цитирую, «втягивает глубоко в себя» – как оно и поступило с бедной мисс Спирман. Откровенное и весьма топорное описание, наводящее на мысль о наивысшей точке физического наслаждения, испытываемого женщиной в процессе любовного акта, – разве не так?

Я снова лишился дара речи и ошеломленно уставился на него с разинутым ртом.

– Но именно развязка истории, ваша долгожданная разгадка восхитительной тайны, показалась мне верхом натужной надуманности, дружище, – продолжал Диккенс.

Я понял, что он никогда не умолкнет. Мне представилось, как несколько дюжин посетителей ресторации, сидящих в других кабинках и главном зале, сейчас прекратили жевать и изумленно слушают, стараясь не пропустить ни единого слова.

– Неужто вы и вправду верите, – неумолимо продолжал Диккенс, – или рассчитываете, что мы, читатели, поверим, будто под воздействием нескольких капель опиума, растворенных в бокале вина, человек способен встать во сне, войти в спальню своей невесты – нарушение приличий, делающее сцену почти непристойной, – порыться в ее шкапчике с личными вещами, похитить и перепрятать алмаз – а наутро ничегошеньки не помнить?

– Я уверен, что такое возможно, – ледяным тоном произнес я.

– Да ну? Как вы можете быть уверены в столь вопиющей несуразности, дружище?

– Все особенности поведения человека, находящегося под влиянием лауданума, чистого опиума или других наркотиков, я тщательно исследовал на собственном опыте, прежде чем взяться за перо.