Друг детства Мегрэ

Кабинет, в который вошел Мегрэ, в точности напоминал ему его собственный до модернизации помещений уголовной полиции; на камине стояли часы в корпусе из черного мрамора: точно такие же круглый день тикали у него самого перед глазами, и ему никак не удавалось отладить их.

Хозяин кабинета был под стать часам. Повадки выдавали в нем высокопоставленного чиновника, осторожного, уверенного в себе и, должно быть, глубоко униженного тем положением подозреваемого, в котором он оказался.

Черты его лица расплылись. Темные поредевшие волосы были зачесаны на плешь, которую закрывали лишь частично; слишком темные усы наверняка были крашеными. На белых руках росли длинные волосы.

— Я признателен вам, господин Мегрэ, за то, что вы не вызвали меня в полицию и лично потрудились прийти.

— Я стараюсь не раздувать случившееся.

— Утренние газеты и впрямь слишком распространяются…

— Как давно вы знакомы с Жозефиной Папе?

— Года три. Извините, что я вздрогнул, когда вы произнесли ее имя, для меня она была просто Жозе. Понадобилось несколько месяцев, прежде чем я узнал ее настоящее имя.

— Понимаю. При каких обстоятельствах произошло ваше знакомство?

— При самых банальных. Мне пятьдесят пять лет, господин комиссар. В ту пору мне было пятьдесят два; вы вряд ли мне поверите, если я скажу вам, что до того никогда не изменял жене. А между тем вот уже десять лет она больна, и отношения наши складываются не лучшим образом, поскольку у нее развилась неврастения.

— У вас есть дети?

— Три дочери. Старшая замужем за судовладельцем из Ла-Рошели. Средняя — преподавательница лицея в Тунисе, а младшая, также замужем, живет в Париже, в XVI округе. У меня пять внуков, старшему из них скоро исполнится двенадцать. Мы с женой вот уже три десятка лет живем в Версале, все в том же доме. Как видите, я долго вел обычную, ничем не примечательную жизнь прилежного служаки.

Как весьма осторожный человек, он говорил медленно, подбирая слова. В словах его, как и в выражении лица, не было и тени юмора. Смеялся ли он вообще когда-нибудь от души? Это казалось невероятным. Если он и улыбался, то, должно быть, слабой, угасающей улыбкой.

— Вы спрашиваете, как мы познакомились. Иногда после работы я заглядываю в кафе на углу бульвара Сен-Жермен и улицы Сольферино. Так было и в тот день. Шел дождь, я помню, как по оконным стеклам текла вода.

Я сел на свое привычное место, официант, знающий меня уже не первый год, принес мне портвейн.

За соседним столиком молодая женщина писала письмо, что-то у нее не ладилось. Видимо, чернила в чернильнице загустели, и она не могла писать поданным ей пером. Это была весьма достойная дама в ладно сидящем скромном костюме цвета морской волны.

«— Официант, нет ли у вас другого пера?

— Увы, мадам, это единственное. Теперь все приходят со своими ручками».

Без какой бы то ни было задней мысли я протянул ей свою ручку.

«— Если позволите предложить вам…»

Она взглянула на меня и с признательностью улыбнулась. Так все началось. Она быстро покончила с письмом и принялась пить чай.

«— Вы часто здесь бываете? — спросила она меня, возвращая ручку.

— Почти каждый день.

— Мне нравится атмосфера этих старых кафе с их завсегдатаями.

— Вы живете неподалеку?

— Нет. Я живу на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, но часто бываю на Левом берегу[1]».

Он, казалось, вложил в свой взгляд все простодушие, на какое только был способен.

— Вот видите, как неожиданна была наша встреча. На следующий день она в кафе не появилась. А еще через день, войдя, я застал ее на прежнем месте, и она едва заметно улыбнулась мне.

Она выглядела спокойной, кроткой, в ее поведении и манере выражаться было нечто внушающее доверие.

Мы разговорились. Я рассказал ей, что живу в Версале, и, кажется, уже тогда поведал о жене и дочерях. Она наблюдала, как, выйдя из кафе, я сел в свой автомобиль.

Наверное, я вас удивлю, сказав, что так длилось больше месяца и что в те дни, когда она не приходила, я чувствовал себя обманутым.

Она стала для меня чем-то вроде друга, я и не помышлял тогда ни о чем ином. С женой я привык следить за каждым своим словом, чтобы оно не было превратно истолковано и не спровоцировало кризис.

Когда дети были маленькие, в доме царили жизнерадостность и оживление, а жена была веселой и энергичной. Вы и представить себе не можете, что испытываешь, возвращаясь в огромную пустую квартиру, где тебя поджидают полные тревоги, недоверчивые глаза.

Раскуривая трубку, Мегрэ протянул собеседнику кисет.

— Благодарю. Я давно бросил. Только не думайте, что я пытаюсь оправдать свое поведение.

Каждую среду я имел обыкновение посещать собрание благотворительного общества, членом которого являюсь.

В одну из сред я туда не пошел: мадемуазель Папе отвезла меня к себе.

Она рассказала мне, что живет одна на очень скромную ренту, оставленную ей родителями, и отчаялась устроиться на работу.

— Сообщила ли она вам что-нибудь о своей семье?

— Ее отец, офицер, был убит на войне, когда она была совсем крошкой, вырастила ее мать, где-то в провинции.

У нее есть брат.

— Вы его видели?