Друг детства

– Хочешь, я тебя покормлю? Там такая запеканка вкусная, мы с Тонечкой сделали. Она милая, твоя Тонечка! Никогда б не поверила, что ей уже за шестьдесят! Она сказала, у тебя фирма! А я-то, дура, думала – так, ремонт делаешь, и все. А у тебя и перевозки, да? Как интересно…

– Ну да, грузовые…

– А ты правда в музыкальной школе учился?

– Правда…

Данила ее просто не узнавал: что ж там ей наговорила Антонина? Неужели… Он же просил!

– А как твои дела? Докладывай.

– Докладываю: чувствую себя хорошо, витамины принимаю, уколы пережила, капельницу выдержала, теперь как новая! Вот!

Она продемонстрировала Даниле руку с воткнутой на сгибе локтя иголкой, и он поморщился – брр! Ольга уютно приткнулась к нему, потом еще повозилась, поднявшись повыше, чтобы оказаться вровень с его лицом, – каждый раз, когда она двигалась возле него или дотрагивалась, Данила стискивал зубы: черт, черт, черт!

– А что это ты такой красный? – вдруг спросила она невинным тоном, внимательно разглядывая его смеющимися глазами. – Тебе плохо?

– Да! Плохо! Послушай, Оль…

– Что такое?

– Ну что ты делаешь?! Зачем?

– Не надо?

– Не надо. Я же не для того тебя сюда привез!

– Ты не хочешь?

– А, черт!

Он вскочил и ушел от нее на другой конец комнаты.

– Хочу! Но ты же… ты же меня не любишь.

– А тебе это так важно?

– Да.

Она вдруг быстро слезла с дивана и, опустив голову, пошла к двери – постояла и сказала тоном провинившейся школьницы:

– Прости меня, пожалуйста. Я больше не буду.

И ушла. Нет, ну что это такое, а?! Данила потоптался, не зная, что делать, потом пошел и с горя съел всю запеканку. Слегка успокоился и хотел было зайти к Ольге… но не решился.

А Ольга и правда чувствовала себя обновленной: то ли помогли лекарства и витамины, то ли возникшее чувство защищенности, то ли признание в любви сыграло свою роль. Но после того вечера она вообще перестала видеть Данилу – он явно ее избегал, и Ольга не знала, что и думать: вроде бы замуж позвал, и она согласилась, раз приехала к нему, а Данила струсил! Она-то хотела просто прижаться, полежать рядом, узнать его поближе – ну что такого-то?! Немножечко тепла и ласки! А он… А он сразу так ее захотел! Ну и что? Она бы уступила. Ольга хорошо знала себя, свою горячую кровь, легко закипающую от чужого желания. А почему бы и нет?! Данила нравился ей…

Ну да, нравился, нравился!

Больше, чем нравился: Ольга вдруг с изумлением осознала, что… влюбилась! Ей тридцать четыре, за плечами пять лет брака и сто лет страданий по Сорокину, пятый месяц беременности, а она – влюбилась как дура. Просто как дура. Ей вдруг захотелось наряжаться, по утрам она придирчиво разглядывала себя в зеркале: располнела, конечно, а так вполне ничего! И прижимала ладони к горящим щекам – с ума сошла! Просто сошла с ума. Это было совершенно новое чувство, совершенно новое состояние – ничего подобного она не испытывала раньше! То, что связывало их с Сашкой, – оно было всегда и просто росло вместе с ними, чтобы однажды выплеснуться наружу. То, что Ольга ощущала по отношению к Андрею, было очень сильным чувством, но как бы отраженным от его великой любви. И вот впервые в жизни она осознавала рождение любви в душе – словно в пустыне вдруг забил сильный родник. И мало того, что влюбилась! Она просто изнемогала от желания, и с каждым днем все больше и больше. «Это гормоны, – сказала ей врачиха, когда Ольга набралась смелости рассказать о своих мучениях. – Второй триместр, самое время. Да и мальчика носите. А какие проблемы? Или муж вас не хочет? Боится? Можно, только осторожненько, не увлекайтесь».

Боится! А может, и правда? Или… Раз он такой щепетильный – может, вообще передумал?! А что? Решил, что она слишком… легкомысленная?

И Ольга расстроилась: наверно, не надо было ему говорить, что ребенок не от мужа! И не знал бы…

Она много думала над тем, что скажет сыну, если тот спросит про отца, когда подрастет, и решила назвать отцом Андрея Евгеньевича, подарив тому лишних полтора года жизни. Андрей был бы не против. Может, и Даниле надо было так объяснить? А то решила, видите ли, честной быть!

Она плохо спала ночами, а рядом, за стенкой, точно так же изнывал Данила, который как-то рано утром даже пришел на нее посмотреть – Ольга спала на боку, спиной к нему, и Данила увидел только маленькую ступню, не прикрытую простыней. Ольга меняла каждый день платьица, надевала к завтраку коралловые бусы, и вообще все хорошела и хорошела, так что Данила уже совершенно не мог на нее смотреть и только краснел. Антонина лишь качала головой, наблюдая за их мучениями, и обдумывала, как бы оставить их одних на пару дней, но боялась: скажи она об этом Даньке, он вообще перестанет приходить домой, а Ольга и так тоскует, поминая его через слово. «Ах ты, господи! – думала она. – Вот глупые какие! И что с ними делать? Надо же, как их забрало…»

Наконец Данила повез Ольгу смотреть новую обстановку – она походила, полюбовалась, похвалила, а потом сказала, глядя ему в глаза ясным взором:

– Ну вот, теперь и жить можно! Спасибо тебе! – И села на диван, аккуратно сложив руки на животе.