Друг другу вслед

Дунька вдруг прыснула, захохотала во все горло.

— Ой, мамоньки, ой, родные!

— Ты че, спятила? — хмуро спросила Стеша.

— Помнишь, в прошлогоде Силантий в прорубь угодил? Точь-в-точь Минька-водоплав!

— Силантий так, середка на половину… Есть у нас и побурее! — Стеша покосилась на Зарековского, подняла мешок с уловом, пошла по взвозу наверх, легконогая, статная. Егору ни с того ни с сего представился рядом с ней Фока, ее муж, маленький, остроносый, припадающий на один бок, и неясная жалость кольнула сердце.

— Ну, погоди! — сквозь зубы пробурчал Мишка.

— Ты кому?

— Проехали, телок!

С севера, из-за косматых увалов, наползали тучи, клубясь, густели, готовые сорваться первой крупой.

4

Шел третий урок, близился полдень, и в классе наконец посветлело. За окном бесновалась метель. Над сугробами, наметенными с осени вдоль берега, разгуливали вихри, и сквозь них смутно проступало белое, в торосах, ангарское плесо с обозначенной вехами санной дорогой на Братск.

«А ведь завтра закон божий! — вспомнил Егорка Брагин. — Хоть бы путь замело, что ли?» Знал: наедет батюшка — тошно будет всем. Чуть подзабыл какую-то строчку стиха — тут же голыми коленками на горох, а перед тем тяжеленной, в медных оковах, книгой — по голове!

Васька Малецков, наклонясь к Егору, шептал о немецком тесаке, принесенном с фронта дядей Федотом, который неделю назад вернулся домой весь израненный.

— Только ты ни гугу, понял? Узнает урядник, арестует без звука. — Васька лукаво усмехнулся. — Ваш Степан увидал тесак, прямо головой тронулся: отдай и отдай. Губа не дура!

Егорка рассеянно слушал его, а сам смотрел на чудо-бляху в руках Зарековского.

— Где нашел?

— Зачем искать, когда у папани их целый воз — и десятские, и сотские. Хошь, подарю на блесну?

— А взамен? — дрожащим голосом спросил Егор.

— Че с тебя возьмешь. Бери так, — Мишка с торжеством поглядел на потупившегося Малецкова.

— У-у-у-у-у! — радостно прогудел на весь класс Егорка, и тут же был наказан за шум. Учительница быстро подошла к нему, крикнула:

— Руку! — пребольно обожгла линейкой. И сама ж покраснела, задышала часто, из ноздрей хлынула кровь. Она стояла у окна с запрокинутой головой, прижимала к носу беленький, в вышивке платок. И толпились вокруг испуганные ребята, ненадолго оставив баловство…

Занимались по одному букварю. Учительница ходила вдоль единственного стола, зябко вздрагивала, куталась в шаль.

— Малецков, читай. А вы запоминайте, запишете потом, — она раздала ученикам по листку серой бумаги, с трудом удержала вздох. Мела нет, от карандашей за полгода остались короткие огрызки. Где взять. Не мешало бы раздобыть побольше керосину, нужна вторая лампа, но идти и снова кланяться Зарековскому? Нет, ни за что!

Она вспомнила, как староста осенью тянул со сходом. То мужики на охоте или на рыбалке, то сам отправится в Браток. Выпал снег, завьюжило, а он все обещал… Ни к чему не привел и сход.

— Школу надо чинить, мужики… Проконопатить стены, вставить стекла, подновить крышу. Ну, так как же? — спросила она и почувствовала — упали ее слова в пустоту. Старики скребли в затылках, медлили, староста ухмылялся: «Дескать, упреждал я вас, барышня милая, не поверили. Теперь вот и кусайте губки!» Поддержал ее лишь Степан Брагин, угловатый парень с копной медных волос.

— Айда, спроворим, чего рассусоливать? Не для кого-то, для себя! — и рывком нахлобучил шапку.

— Скорый какой! Тебе что, погостил — утопал, а в деревне своих дел невпроворот! — загалдели кругом. — Управские господа пускай мозгуют, им за то большое жалованье идет. Ну, а нам не с руки…

Да, что и говорить, земцы из Братска не забывали. На прошлой неделе, как раз после схода, прислали с почтальоном объемистый пакет. Она с трепетом развернула обертку и без сил опустилась на табурет. В посылке, находился волшебный фонарь и дюжина серий теневых картинок. Что делать с ними? Показывать в классе? Но ребятам без малого по шестнадцати, другое у них на уме… Иной посмотрит в упор — мурашки по спине пробегают.

Она мельком глянула на притихшего Егорку, обеспокоенно потерла лоб. О чем хотел поговорить с ней вчера Терентий Иванович? Хмурился, переступал с ноги на ногу, порывался сказать что-то, но так и не сказал…

Прозвенел последний звонок, и ученики гурьбой высыпали на улицу. Шагая обок с Егоркой, по макушку закутанным в отцовский зипун, Мишка Зарековский зло оглядывался на школу, сипел:

— Кляузница она, папаня говорил… Пишет в губернию и в уезд, жалуется. Мол, не отвели теплого угла, то да се. А что мы ей — кумовья? Сама приперлась, никто не звал!

— Книжку почитать не дашь? Ту, в картинках? — сказал Егорка, выстукивая зубами от каленой декабрьской стужи.

— Бери, пользуйся моей добротой. Да только не запачкай, у вас, брагинских, это скоро! — смилостивился Мишка и расстегнул борчатку, достал из-за ременного пояса книгу. — А теперь — приказ: перекусишь, беги на поскотину. Будем пулять по снегирям.

— Л-л-ладно… — ответил Егор.

Поодаль, у Стешиного заплота, его ждал сумрачный Васька Малецков.

— На реку не собираешься? Тычки я давно не проверял.