Друг и лейтенант Робина Гуда

Не зная, что здесь можно предпринять, я молча наблюдал, как Хантингдон вслед за Робином Локсли повторяет слова клятвы... Как вольные стрелки, в свою очередь, клянутся вернуть награбленное добро в обмен на жизнь и свободу своего главаря... Как Локсли снимает из-за спины колчан и вместе с луком протягивает его Кеннету Беспалому.

Каким-то образом я сумел встать, держась за стену сарая, и Робин Гуд с вымученной улыбкой махнул мне рукой, прежде чем повернуться к Хантингдону.

—  Я готов.

Слуги уже подняли решетку, и Локсли зашагал к ней между двумя спутниками графа. Слишком медленно зашагал, по мнению Хантингдона: граф наклонился и толкнул главаря разбойников в спину, так что Робин едва удержался на ногах. Тогда я обрел голос:

—  Хантингдон!!

Тот обернулся на мой рявк.

—  Когда мы явимся с выкупом, Локсли нужен будет нам целым и невредимым, — хрипло, угрожающе проговорил я. — Ты меня понял?

Некоторое время мы смотрели друг на друга, потом Хантингдон кивнул и медленной рысью двинулся к выходу. Трое верховых и Робин Гуд исчезли в каменном коридоре между двумя решетками, и полминуты спустя скрип подъемного моста возвестил о том, что они покинули Аннеслей.

Глава тридцать седьмая

Когда я отправился в церковь, то, к изумлению моему, увидел,

что она заперта; я послал за ключом и ждал его на паперти

более часа; наконец ко мне подошел какой-то человек и сказал:

«Сэр, мы сегодня не можем слушать вашу проповедь,

потому что празднуем день Робина Гуда, все наши прихожане в лесу,

 и вы напрасно стали бы ожидать их».

Епископ Латимер, середина XVI века

ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЙ СБОР

— ...Кроме того, двадцать локтей парчи... И тридцать локтей сукна... И столько же льняного Дамаска...

— Он спятил! То сукно и тот дамаск уже год, как запроданы Йоркскому портному!

— ...и три бочонка лучшего бордосского вина, каждый бочонок вместимостью тридцать галлонов, отнятые у купца Джереми Питта...

— Вранье! Мы забрали тогда всего два бочонка! И где они теперь? Может, Хантингдон думает, мы храним их на память о жирном купчине?

— ...и, наконец, семь мешков гороха, отнятые у помощника эконома Ньюстэдского аббатства.

— Не брали мы никакого гороха!!! — от рева аутло раскричались вороны на зубцах замковой стены.

Я молчал, зная, что орать бесполезно. Нас взяли за глотку и будут трясти до тех пор, пока не вытрясут все до последнего пенни. То, что мы забирали на лесных дорогах в течение двух лет, и то, чего мы в глаза не видали, — все это значилось в списке, представленном Хантингдону шерифом ноттингемским. Подумать только, служа у вице-графа командиром наемников, я и не подозревал о существовании подобного списка. Мне и в голову не приходило, что казначей шерифа учитывает нашу добычу скрупулезнее, чем учитываем ее мы сами. И что в то время, как Робин и другие вольные стрелки беспечно расшвыривают награбленное, в Ноттингеме составляется реестр их доходов, куда включается и многое из того, что вовсе не лежало на совести «волчьих голов». Как, например, семь мешков гороха, по словам эконома Ньюстэдского аббатства, отнятые у него негодяями-аутло.

— Я знаю, что мы не брали никакого гороха. — Тук поднял глаза от листа пергамента. — Я ж все время обретался с вами, помните? Но попробуйте-ка доказать, что помощник эконома сбыл кому-нибудь этот горох или по пьянке свалил его в ручей! Так что теперь нам придется расплачиваться за каждого вора и растратчика в округе, ничего не попишешь...

— Да пошел Хантингдон в...

— Погоди, Вилл, — остановил я крестного, приготовившегося к длинному залпу ругательств. — Пусть фриар выложит все до конца. Давай подводи черту, Тук, — во что нам встанут чужие растраты и наши собственные подвиги?

—  Хантингдон не требует, чтобы мы вернули прошлогодний горох или полусгнившее сукно. — Тук устало перевернул пергаментный лист. — Он сказал, что не собирается торговать всякой дрянью — потому мы должны заплатить ему деньгами за все добро, которое было украдено шервудскими разбойниками со дня Святого Марка одна тысяча сто девяносто второго года от Рождества Христова до нынешнего дня. Что, согласно подсчетам шерифского казначея, составляет сумму... — брат Тук остановился и сделал глубокий вдох, а мы все, наоборот, перестали дышать, — составляет сумму в девятьсот девяносто семь фунтов шесть шиллингов и шесть пенсов.

Во дворе замка Аннеслей воцарилась мертвая тишина.

Сумма, которую назвал брат Тук, шандарахнула нас, как удар окованного железом тарана. Но главный удар ожидал нас впереди.