Друг и лейтенант Робина Гуда

Уж не знаю, откуда у меня взялись силы ухватить Матильду Деркач за горло, во весь голос требуя, чтобы она прекратила свои чертовы штучки, иначе я!.. К счастью, Робин оторвал меня от бедняги, прежде чем я успел ее основательно придушить, а потом колдунья исчезла в лучших колдовских традициях, а вместе с ней исчезло все остальное…

…И когда меня разбудил просочившийся в окно яркий солнечный свет, Локсли обрадовал меня сообщением, что я провалялся в ауте почти сутки, а со времени нашего появления в Аннеслее прошло четыре полных дня.

Хлопотливых, мягко выражаясь, дня.

Робин мало говорил о том, что им пришлось выдержать, пока я пролеживал бока и нес чепуху на двух языках, но если Аннеслей до сих пор не был взят, значит, мои товарищи хорошо потрудились. Уже потом я узнал, что как раз в тот момент, когда я развлекался удушением ведьм, Хантингдон сымитировал штурм замка у воротной башни, чтобы его люди под шумок взобрались на полуразрушенную западную стену — и им это почти удалось.

Почти.

И опять, пока девять вольных стрелков, две дюжины слуг и вилланов да Ричард Ли со своим оруженосцем отбивали атаку четырех сотен воинов, я валялся в постели — бревно бревном. Вот кого стоило бы придушить, а вовсе не несчастную француженку, которая была похожа на Матильду Деркач только родинками, да пристрастием к запаху мяты, да уверенностью в том, что в их роду от матери к дочери передается способность к «ведовству».

Черта с два ей помогла хваленая способность, когда ее хотели побить камнями, обвинив в падеже скота! Если бы тогда через Лонжюмо не проезжал Ричард Ли, Мадлен наверняка пришел бы конец. Но невезенье этой женщины было просто хроническим: найдя убежище в Аннеслее, она чуть не отправилась на тот свет от рук громилы из шайки Робина Гуда. Между прочим, в тот момент ей тоже хрена лысого помогло наследственное «ведовство»! Не разожми Локсли вовремя мои лапы, все могло бы закончиться очень печально; а так Мадлен отделалась только испугом и синяками на шее… Я же, провалявшись трупом до следующего полудня, очнулся если уж не здоровым, то хотя бы скорее живым, чем мертвым.

Как сказал Тук, contraria contrariis curantur, то бишь противоположное лечится противоположным. У нас в России про такую ситуацию сказали бы наоборот: клин клином вышибают, сильная встряска — это как раз то, что мне требовалось, чтобы перестать валять дурака.

Между прочим, Тук тоже мог бы получить встряску похуже меня или Мадлен, попадись он мне под горячую руку со своими разговорами об ампутации. Теперь фриар больше не заикался об этом, а снова во весь голос распевал вагантские песни, из чего я сделал вывод, что мои дела пошли на поправку.

Если бы то же самое можно было сказать о делах в замке…

Скоро я узнал, что в Аннеслее кончается вода и что ночью Ричард Ли выпустил женщин и детей, а вместе с ними — каменщиков из Биллоу. Ли пытался уговорить уйти вместе с другими и Катарину, но у той на этот счет, как всегда, было свое мнение, и она сумела его отстоять.

Я еще не встречал другой такой упрямицы, как моя жена. Чуть-чуть оклемавшись, я попробовал поговорить с ней по душам — в результате чего получил еще одну встряску. Стоило мне поблагодарить ее за заботу, как она вспыхнула, словно сухостой от удара молнии, и из ее слов я понял, что во время бреда болтал не только на русском языке.

— Я ухаживала за тобой, чтобы ты поскорей поправился и убрался из Аннеслея! — заявила Катарина. — Твоя бегинка наверняка ждет тебя не дождется! Вот уж подходящая парочка — аутло и дочь совращенной монашки!

В ее глазах кроме гнева я увидел обиду и жгучую ревность, но она выбрала неправильные слова, неправильный тон и неправильный объект для своих нападок. Я никогда никому не позволил бы так говорить о Мари, даже Катарине.

Мы с бегинкой встречались всего три раза — дважды в прошлом году и один раз этой весной. Сразу после возвращения из Йоркшира я принялся дежурить у дороги возле Биллоу и на третий день подкараулил-таки Мари, едущую на своей повозке из Ноттингема. Проводив девушку до деревни, я дождался, пока она отправится обратно, снова примостился рядом с ней на передке и с трудом заставил себя слезть почти у самых городских ворот.

Я всякий раз улыбался, вспоминая об этой поездке.

Мари теперь гораздо лучше говорила по-английски, а я всю зиму пытался овладеть французским так же упорно, как учился стрелять из лука. Не скажу, чтобы мы смогли от души поболтать, но теперь я понимал почти все ее слова, а она понимала меня. И я бы не возражал, если б дорога от Биллоу до Ноттингема заняла не полчаса, а несколько дней.

Мне показалось, Мари тоже была рада моей компании, несколько раз я даже заставил ее рассмеяться. Однако она все равно оставалась застенчивой и чуть печальной и наотрез отказалась принять ожерелье, которое я купил для нее на ярмарке в Йорке…

— Можешь ругать меня, сколько хочешь, Катарина, — сквозь зубы проговорил я, — тебе и твоему отцу и вправду перепало от меня забот. Но никогда не говори дурно о Мари в моем присутствии, слышишь?!