Другая

Недавно я видела на доске перед университетской библиотекой объявление о каком-то феминистском черлидинге, наверняка приукрашенном теориями, которые объясняют, что на самом деле этот черлидинг обладает подрывающим устои общества потенциалом – вот чем все заканчивается, если вообразить, будто традиционные притязания мужчин неправильны, думаю я: к бессмысленным мероприятиям, которые все вдруг договариваются воспринимать всерьез. Какой печальный способ довольствоваться установленными женской половой принадлежностью границами, пребывая в убеждении, что ты против них восстаешь. Я никогда не смогла бы удовлетвориться тем, чтобы заполнять свое существование подобным или чтением того, что читают сознательные женщины, – во всяком случае, не прочитанные мною книги, поскольку они считаются слишком типично мужскими, эгоцентричными, отвечающими норме; меня все время интересует, почему мне никак не встретится хоть одна женщина, считающая любимые мною книги хорошими, а описанную в них жизнь замечательной, достойной подражания.

Сознательной женщины из меня не получилось. Совершенно обычной женщины тоже, я слишком умна – однажды, крепко выпив, я сказала об этом Эмили, та разозлилась на меня, причем всерьез, посмотрела на меня, как на предательницу. Я вечно чувствую себя предательницей. Во всех лагерях я оказываюсь предательницей. Дело в том, что я вообще-то не нуждаюсь в других людях. Самое большое предательство по отношению к сестринскому братству – чувствовать, что оно тебе не нужно.

Я ищу себе подобных в книгах. Или таких, какой мне хотелось бы быть: тех, кто отдается жизни, любит и теряет, а не отгораживается от жизни идеологиями и теориями. Однако они плохо кончают, эти писательницы, молодые, лиричные модернистки, обнажающие душу писательницы девяностых, которые пишут с позиций совершенно незащищенной любви к мужчине. Они не получают того, кого любят. Меня это огорчает, поскольку кажется, будто речь в книгах идет обо мне, и я, тем самым, обречена на погибель. Неужели у женщин, не замалчивающих желания пленять мужчин, можно извлечь только один урок: они обречены на смерть? Я тоже хочу пленять мужчин. В сознательных журналах, которые выписывает Эмили, пишут, что бантики на нижнем белье отвратительны, что их надо срезать, поскольку они – символ маленьких девочек, а мужчины, которые воспламеняются от бантиков на нижнем белье, – в принципе педофилы, в них как бы вколочено: вожделеть девочек, занимающих подчиненное положение. Я не сомневаюсь в том, что большинство парней в студенческом пабе вожделеют девочек, занимающих подчиненное положение, но это не имеет отношения к бантикам на их белье.

Этой осенью я по чистой случайности начала слушать музыку восьмидесятых: электронные хиты, «новую романтику», потом «итало-диско» – монотонную, синтетическую музыку с банальными текстами, которые, вместе с тем, такие откровенные и трогательные, что захватывают меня, и синтетическими звуками, всегда звучащими тепло, подобно темной ночи на Средиземном море, где я один-единственный раз побывала, но эта музыка прекрасно передает сладостно-горькое чувство. Проходя по аллеям, сквозь листву лип, я слушаю «итало-диско», ставлю одну из песен на репит, она начинается почти по-военному, но эта песня обнаженная, отчаянная; You took my love, and left me helpless[4] – она наводит меня на мысль о книгах женщин, которые любили и теряли, заканчивая не чем иным, как глубоким одиночеством. Я слушаю ее снова и снова, словно подпадаю под ее гипноз, включаю дополнительные басы и растворяюсь в музыке. Меня трогает смесь поверхностного и глубоко прочувствованного, радости жизни и меланхолии, я думаю, что ценю в людях те же качества. Правда, мне еще не встречался человек с такими качествами. В жизни нет почти ничего откровенного, думаю я. Если ищешь откровенности, надо приготовиться к одиночеству.

В понедельник он не появляется, а дождь идет опять. Сив с Магдаленой разговаривают о том, что делали в выходные, о своих семьях и родственниках в пригородах Норрчёпинга, где бесконечными однотипными районами растянулись многоквартирные дома и виллы. Коллеги говорят о собачьей выставке, о ротвейлерах и как их следует разводить, говорят о телепередачах, которые я не видела.