Другая Белая

В музее Родена в Париже не могла отойти от «Любовного треугольника» Камилль Клодель, ученицы и любовницы Родена. Не оттого, что в бронзе, тот меньше нравился, а от первого макета, в гипсе. Три фигуры. Посредине мужчина и две женщины по обе стороны. Одна и не женщина вовсе — ведьма старая, отвратительная, обрюзгшая, одна рука в кулак сжата, второй обнимает мужчину за талию, как свою собственность. И что странно — старуху эту мужчина тоже вроде обнимает, по крайней мере, голову к ней повернул. Другую руку он протягивает молодой прелестной коленопреклоненной девушке, а та прижимает его руку к своей груди и смотрит снизу вверх обожающе. Марина, когда это увидела, застыла, не веря, что подвластно было скульптору, пусть и влюбленной женщине, изобразить это так, как сама она в своих снах видела. И ведь о Камилль Клодель она до этого почти ничего не знала, так что просто «вспомнить» во сне когда-то уже виденное не могла.

Позвали в автобус, пошла, ноги как ватные, вышла на парижскую улицу: «И Марта не старуха, и ты, душа моя, не девица… Вот Мартин… Знать бы, все так же он мне хотя бы одну руку протягивает?..»

Июль 1999

В начале лета прочитала объявление на доске информации собора: паломничество в древний бельгийский монастырь, автобусом через всю Европу… «Поеду, увижу хоть на пару часов». Позвонила (номер его телефона у нее был всегда, но звонила впервые), спросила Марту, можно ли остановиться на пару дней, договорились о встрече.

Странный это был автобус: небольшая группа паломников — Марина в их числе — и команда молодых спортсменов, направлявшихся в Бельгию на соревнования по спортивному ориентированию. Условия были спартанскими. Автобус ехал почти без остановок, так что «и стол и дом» — все было в нем. Ноги, постоянно опущенные вниз, отекали так, что утром было больно сделать шаг. На одну ночь их приютил постоялый двор где-то в Германии. Руководитель группы спортсменов предложил ей номер с нешироким ложем, которое, по его замыслу, она должна была разделить с весьма корпулентной дамой. Измученная дорогой Марина совсем не по-христиански возмутилась:

— Простите, но я традиционной ориентации!

Позже она выяснила, что, отказавшись спать вместе с дамой, нарушила планы этого руководителя, успевшего закрутить роман с молодой паломницей, о чем та ей сама и рассказала, добавив:

— Ничего, мы в Москве свое возьмем.

Следующая остановка была в Амстердаме у Центрального вокзала, где Мартин должен был ее встретить и отвезти на три дня к себе домой. Маршрут их автобуса в Бельгии проходил далеко от его местечка, и встретить ее в Амстердаме ему было удобнее. Чем ближе была встреча, тем тревожнее и беспокойнее становилась Марина.

— Вам нехорошо, может быть, хотите воды? — спросила соседка, прервав рассказ об альпийских горках, которые она сооружала на своих шести сотках.

— Я просто очень устала, — тихо ответила Марина.

Соседка сочувственно вздохнула, но рассказ продолжила. Марина не просто устала, она вдруг обессилела до отчаяния. «Зачем я еду? Он не подавал признаков жизни уже почти месяц. Если бы я не позвонила, может быть, так все бы и сошло на нет, и он исчез бы из моей жизни. Я, как наложница в гареме, все жду и жду… Чего жду? Нельзя быть такой мазохисткой: ведь знаю же прекрасно, что потом еще больнее будет, знаю и иду на это. Боже, как все глупо… И потом Марта… Я что, стерва законченная? Получается, что так… стерва и есть! Духи французские ей везу, шоколад московский. Вот ведь идиотка: в Бельгию с шоколадом, что в Тулу с самоваром. И вообще… у него наверняка уже другая, он мужчина и не может без женщины… это даже уму непостижимо, что мимо него можно ходить спокойно и не влюбиться…»

Автобус остановился далеко от вокзала — ближе не разрешалось. Одну сумку Марина оставила в автобусе, но и та, с которой собиралась к Мартину, все равно оказалась довольно тяжелой: подарки эти дурацкие, пижама, джинсы и прочее барахло. На несколько дней как-никак собиралась. Сердобольная соседка, предложила проводить до вокзала. Какой там: скорей, скорей… Марина бежала навстречу своим будущим страданиям. Пробежав через весь вокзал, она в конце концов отыскала платный душ, там была очередь, потом отключился фен… Она выскочила из кабинки с недосушенной кудрявой головой — терпеть не могла свои кудри, всегда феном выпрямляла — и стала орать на добродушного парня за кассой так, что он покрутил пальцем у виска. «И он прав, прав, прав», — твердила она на бегу и чувствовала, что близка к истерике.

Выбежала на привокзальную площадь, отдышалась, огляделась и почти обрадовалась: народу столько, что найти друг друга вряд ли возможно. «Вот и хорошо, вернусь в свой родной автобус», — почти с облегчением подумала она, но опять, как в тот самый первый раз, сверкнул луч предзакатного солнца и высветил фигуру Мартина. Больше она никого не видела. Он шел ей навстречу по вмиг опустевшей площади. Подошел, молча прижал к себе и не отпускал, даже не поцеловал. Повел ее к машине, и только там они поцеловались. Марина счастливо отметила, что целоваться он разучился.