Другая Белая

О Дэвиде Марина не вспоминала, по крайней мере днем. Ночью, конечно, память подбрасывала картинки, но в душе было пусто — ни сожаления, ни прощения. Марина не узнавала себя: она всегда была вспыльчивой, но отходчивой, всегда все прощала и первая мирилась, а тут — не могла и все! Думала: «Хорошо хоть, не звонит — номер телефона по фамилии узнать у провайдера проще простого». Хотя… почти каждый вечер… да, почти каждый вечер один и тот же индиец попадал «не туда». Марина вспомнила, что после нескольких бокалов вина Дэвид начинал говорить как-то по-другому — мягче. Он объяснял это тем, что в таком состоянии к нему возвращался его мягкий уэльский акцент, шутил еще, что уэльсцам очень легко имитировать индийский акцент. Этот «индиец», может быть, и не индиец вовсе? Как бы то ни было, Дэвид, наконец-таки, позвонил и сдержанно, по-деловому попросил о встрече.

Встретились у станции метро, сели на скамейку — идти куда-либо Марина наотрез отказалась.

— Выслушай меня, — начал Дэвид, — я не все рассказал тебе. Ты не все знаешь о моей жизни. Когда мы встретились в Москве, я лечился от страшной депрессии, поэтому и не звонил несколько месяцев. Меня предала женщина, с которой я хотел встретить старость и умереть. Она была гораздо моложе, закрутила со мной, когда я еще работал, был боссом, думала, наверно, что богатый. Вместе мы не жили, встречались только — я все оттягивал женитьбу.

Марина молчала, тупо глядя на букашку, в который уже раз пытавшуюся взобраться на травинку: упала, снова упала… «Значит, я была суррогатом, заместителем его прежней любви… Не эта ли его любовь носила красное белье и чулки на резинках?» Мысль — откровенно бабская, но укол самолюбию был болезненным, поэтому она почти не слушала Дэвида. Он продолжал:

— Эта стерва, мать Крис, изломала мне всю жизнь, я поклялся больше не жениться. Кэролайн, женщина эта, вот так же, как ты, часто плакала. Случайно выяснил, что все это время у нее был кто-то еще. Она призналась сразу: «А ты как думал!» Я все порвал в тот же час. Потом депрессия навалилась… Когда тебя увидел, просто не мог поверить — так ты была на нее похожа. Потом уже понял — ничего общего у вас не было и нет. Ты особенная, но и ты стала уходить. Я решил: еще раз не выдержу, видно, на роду написано быть одному. Вот поэтому так… я себя не оправдываю… грубо и глупо все вышло.

Марина заставила себя подумать: «Может быть, вернуться и снова попытаться наладить жизнь назло той, молодой? Вот он вроде в любви объясняется».

— Мне плохо без тебя. Я не лучшего мнения о себе, но для тебя… — он остановился, как будто оборвал свою мысль, потом продолжил:

— Please, please reconsider[105], давай вернем все назад и будем жить, как прежде. Я знаю, ты ждешь от меня уверений, что я изменюсь, приму твой образ жизни и прочее. Я тебя люблю, но старую собаку не научишь новым трюкам, как мы говорим. Я честен с тобой.

Как прежде? Нет, нет и нет, она даже думать не могла про это «прежде»:

— Прости. Как прежде, я не могу. Ты не отчаивайся, мы разные очень. Пришли мне бумаги о разводе, я все подпишу — никаких финансовых претензий, конечно. Прощай.

Ушла, не оборачиваясь.

* * *

Летний сезон заканчивался, постоянной работы для нее в музее не было, хотя она знала, что несколько вакансий всегда бывало в конце сезона. Поговорила с менеджером, молодой, энергичной, приветливой Хелен, которая не раз хвалила ее.

— Да, вы работали неплохо, иногда очень неплохо, но вы же понимаете, что наш музей особый, нужна стопроцентная четкость и исполнительность, а у вас были ошибки.

Марина знала свои ошибки: молодой парнишка не вынул из кармана мобильный телефон, он зазвенел на металлодетекторе, и она сделала замечание — стоявшая рядом Мэри обернулась с грозным укором в глазах. Кажется, даже кулак показала, мол, не сметь посетителям замечания делать. Две дамы очень близко подошли к открытому экспонату, Марина попросила отойти подальше.

— Не опекайте нас! — возмущенно воскликнула одна из них. Наверняка, нажаловалась потом.