Другая Белая

«Любовь, как акт, лишена глагола»[45] в богатом русском языке. Но это, вот это самое, как-там-его-прилично-называть, у них с Дэвидом было, и было восхитительным! Марина всегда была женщиной чувственной, но эта особенность ее натуры в ее самую «женскую пору» была и невостребованной и неудовлетворенной. Как-то — было ей тогда лет тридцать — в темноте ночи прозвучали слова: «А мне и не надо всего этого, давай по-простому…» И хоть злопамятной не была, но вот закрылось в ней что-то после этих слов, да и попыток открыть не последовало. «По-простому? Ну, давай, коль так… когда уж очень приспичит…»

И как же сладко было повиноваться страстному и желающему, его умелым рукам, его особому ночному голосу. Как упоительно было повелевать повелителем, слышать его стоны, видеть его искаженное страстью лицо, владеть своим еще гибким телом, всеми его скрытыми мышцами. Знать, как властвовать. Знания были из какого-то далекого далека, из какой-то неподвластной уму архаики, и голоса ночные были оттуда же — не окультуренные. После этой «дикой» страсти была нежность: «number one», «the One», «irresistible!»[46]

А еще позже Марина лежала, глядя в потолок, с легким сердцем и абсолютно пустой головой — вот оно, какое, оказывается, бывает полное освобождение. Это та самая легкость бытия: не думать, не пытаться все предусмотреть, предугадать, и соломки подстелить. «Да гори она синим пламенем, соломка эта! Боже, как хорошо…» И потом уже, засыпая: «Какая молодец, что решилась приехать, а то жила бы сейчас в Москве зимней вишней замороженной…»

«Ты говорила мне люблю. Но это по ночам, сквозь зубы, а утром…»[47]

А утром, полулежа в шезлонге в саду, Марина снова погружалась в извечные свои думы и разговор с самой собой: «Пока все хорошо, но как долго это продлится?.. Мы очень разные… Его мама была очень спокойной женщиной, для него это главное, а я такая… эмоциональная. Простой человек, вот он сидит рядом, всем довольный, кроссворд разгадывает, потом отправит его куда-то по почте и, вполне возможно, получит десять фунтов… Подруга, ну-ка выбрось свой снобизм из головы! „Непростые“ знакомые у тебя в Москве были, и что? „Людей неинтересных в мире нет“, — помнишь любимого в юности Евтушенко? Познавай, а лучше — принимай, какой есть, книжная ты моя. Что мешает тебе полюбить этого человека? Он так добр к тебе, называет „my little cherub“[48]… Чтобы любить, надо, как минимум, знать — не обстоятельства жизни и характер, в этом я, кажется, разобралась, а знать сердечным знанием. Тут — пусто: я его „не сюствую“, он ускользает от моего… внутреннего зрения. Женщина, ты зануда! Это после такой-то ночи… Радуйся солнцу и природе вокруг. „Суха теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленеет“[49]. Все вокруг зеленое, презеленое! „И цветы, и шмели, и трава, и колосья, и лазурь, и полуденный зной…“[50] Что за земля такая райская!»

Выговорившись про себя таким образом, с чувством некой вины тянулась к мужу, который, конечно и не подозревал, что она его только что препарировала:

— Кофе, чай, дорогой?

— Я сам сделаю, ты сиди, — отвечал держатель ключей от рая земного.

Глядя на упруго вскочившего с места Дэвида, Марина в очередной раз подивилась тому, как долго сохраняют молодость мужчины в этой стране. А, в общем-то, это вполне объяснимо: ездят на хороших машинах, по хорошим дорогам, после работы отдыхают в своих садиках, в меру заняты физическим трудом. Плюс общая атмосфера доброжелательности, где бы то ни было, отсутствие уличного хамства и, как следствие, — необходимости всегда быть готовым к обороне. Агрессивности нет совсем. Может быть, это тоже сохраняет нервные и иные клетки? Жизнь продляет. И молодость!

«Где есть чай, там есть надежда», — поговорка тут такая. Ежечасная кружка чая или кофе с обязательной печенюшкой вносили разнообразие в их дневную жизнь. «Эти напитки слишком жидкие без печенья», — так тут шутят. Дэвид макал это печенье в жидкость — так ей мама в детстве печенье размачивала! Макнуть как следует, чтобы стало мягче, но не размокло совсем, было искусством, иначе вся трапеза превращалась в рыбную ловлю — вылавливание ложкой крошек из кружки. Марину не на шутку волновал вопрос, как они отличают чай от кофе: по цвету и вкусу эти напитки здесь казались ей абсолютно одинаковыми. Как выяснилось, этим вопросом задавалась не одна она. Как-то прочитала в местной газете шутку: «Чем отличается английский чай от английского кофе? Их подают в разных чашках». У Дэвида они и подавались в одинаковых кружках — чашек до приезда Марины в доме не водилось. Она начала было заваривать себе чай отдельно по-московски, но потом решила не отбивать у мужа охоту проявлять заботу, стала пить с молоком, от которого ее с детства воротило. Чего не сделаешь для укрепления семьи!