Другая другая Россия

— «Уберите своих баранов, я спешу!» — Алимирза подскакивает на пне и корчит гримасу. — А я не спешу?! — кричит он в ответ самому себе. — Ха! Не спешу я?! Я тоже спешу! Я во время перегона две тысячи машин встречаю за сутки! Каждому уступку делать у меня тоже не получается!

По разыгранной Алимирзой сценке я живо представляю, как он идет с отарой в тысячу двести голов по дороге, обходя встречные машины, и с каждым километром все больше раздражается на водителей, которые не менее раздраженно машут ему из открытых окон, требуя убрать с дороги баранов.

— Бывает, барашка ходить не может, вот сюда ее приходится брать и идти, — Алимирза показывает на плечи. — Зачем они с меня по рублю требуют? Эту ванну для купки их отец, что ли, построил? Советский Союз ее построил. А если я своим баранам купку не сделаю — вдруг у них чесотка? — заражу все другие отары во время перегона. Пусть НТВ приезжает. — Алимирза обреченно бросает нож на поднос и уходит в шалаш.

— Дотацию на этих баранов я тоже не получаю, — быстро возвращается он, припомнив, видимо, что-то еще из наболевшего. — Говорят, надо крестьянское хозяйство сначала оформить. А на него тоже деньги нужны: здесь подпись, там подпись. Знаешь, сколько расходов? Бараны — это огромный расход. Целый год им лекарства надо покупать — от клещей, от чесотки…

Дотация на каждую овцематку — примерно 105–180 рублей в год. У Алимирзы триста овцематок. Из тех денег, что он получит, ему придется уплатить отчисление в Пенсионный фонд: от 12 до 15 тысяч рублей. Какая-то сумма уйдет на налоги, и от выданной дотации у Алимирзы останутся только воспоминания о беготне за справками. Я обещаю ему написать все самые страшные гадости о начальнике хасавюртовской ветстанции, он успокаивается и снова поднимает с подноса свой нож.

* * *

Солнце еще не садится, но на горы уже опускается предчувствие вечера. В горах всегда так: предчувствие бежит впереди события. Хочбар гонит отару назад. Взяв палку Алимирзы, я медленно поднимаюсь в гору и через пятнадцать минут вхожу в отару. Овчарки, похожие на волков, рычат и скалят зубы на чужака.

— Ха! Ха! — Хочбар, сняв рубашку, машет ей на овец. Они сливаются в кудрявую массу, Хочбар разрезает ее своим телом. Отара, как потревоженная капля ртути, растекается на непослушные части: одна рвется вверх, другая вниз, третья вбок. Мы подгоняем их криком и палками.

— Фьють… Ха! Звук должен быть грубый, чтобы они боялись, — учит меня Хочбар. — Если те, что спереди, пойдут, остальные тоже пойдут.

Бараны застывают и качаются, испуганные, но стоит тому, кто впереди, сделать шаг, как за ним послушно устремляется вся отара. Нужно только добиться, чтобы этот шаг был сделан в правильном направлении. Это сложнее всего.

— Тупые бараны! — орем мы с Хочбаром на разные голоса.

— Ты служил в армии? — спрашиваю Хочбара.

— С удовольствием служил бы! Не берут! — кричит он и машет рубашкой на овец. Горы возвращают его крик без частицы «не»: «Берут!» — Сама знаешь, что дагестанцы в армии творят. Отец через военкомат просил, чтоб меня взяли, а они денег просят: тридцать — сорок тысяч рублей.

— А зачем тебе в армию?

— А кто родину будет защищать? Мать мою, сестру. Я — за Дагестан.

— А если нападут только на Россию, а Дагестан не тронут?

— А я же не отделяю Дагестан от России. Просто у меня все родные в Дагестане. А так, если России нет, Дагестана тоже нет.

— Ты в городе бываешь?

— Иногда.

— Рассказываешь там, что ты чабан?

— Я что, дурак?! Чтобы надо мной все смеялись!

Говорят, Дагестану — республике, которая занимает первое место в стране по овцеводству, — не хватает чабанов. Из тех, что есть, большая часть — старики. Впрочем, говорят, что крупные дагестанские хозяйства приписывают себе значительно больше голов, чем имеют, чтобы получить от правительства больше дотаций. А всерьез тут баранов никто не считает. Даже перед сном. Даже если бессонница.

* * *

В шалаше горит свеча. Ночь уже опустилась. В горах день тянется медленно, а ночь падает быстро, словно на голову набрасывают черную бурку. Постепенно зажигаются звезды, крупные и близкие.

— Волков тут много, — говорит Алимирза, сидя на лежаке и потягивая чай из кружки. — Раньше столько не было, но после бомбежек в Чечне все сюда сбежались. Когда у них гулянка начинается, они вообще нас не боятся. Если барашка ночью в горах останется, все, ей хана. Утром находим — у кого курдюк оторванный, у кого бок. Волк — он такой, за одну минуту тридцать барашек задушит. И еще хитрый он какой! Выбирает место, где вода течет, — чтобы его оттуда не было слышно. Выходит потихоньку из-за кустов, идет, за собаками наблюдает, — Алимирза привстает и выглядывает из воображаемого кустарника. Он театрально щетинится, и я, сидя на чурбаке, отстраняюсь от него.

На столбе, воткнутом в землю посередине шалаша, висит половина сушеной туши барана. От нее идет липковато-соленый дух. В углу за лежаком свалены мешки с солью и третьесортной мукой. Из муки готовят собакам еду, соль сыплют на камни для овец: в горах она им необходима.