Другая единственная

Он проехал немного, километров пять всего, и резко затормозил. Шоссе было перегорожено полицейскими, на обочине стояла карета «скорой помощи», а чуть подальше, прямо на середине дороги, замерли сильно разбитая красная «рено» и грузовик с зеленым кузовом. Перед грузовиком на залитых кровью осколках стекла лежал труп. Несложно было понять, что это вчерашний его соперник Хосе вылетел из кабины при лобовом столкновении. А в салоне «рено», за кусками лобового стекла, торчавшими по краям, застыла девушка, опустив голову на рулевое колесо. Темные волосы слиплись от крови, белая курточка забрызгана страшными красными каплями…

Несколько минут он сидел неподвижно, глядя широко раскрытыми глазами на жуткую катастрофу. Еще не было в душе ни боли, ни отчаяния, только внутренний вопль: «Нет! Этого не может быть! Нет, нет!»

К машине подошел пожилой усатый полицейский, быстро заговорил, жестом показывая, что нужно разворачиваться и ехать другой дорогой. Но, заметив состояние водителя, наклонился, открыл дверцу машины, с сочувствием спросил:

— Еn, que puedo audarte?[8]

— No senor, — с трудом вспоминая простые испанские фразы? пробормотал он. — Se lo agradezco[9].

Он закрыл дверцу, развернулся и поехал к отелю, в аэропорт вела другая дорога. Вел машину на автомате, нее еще не в силах осмыслить страшную катастрофу не только на испанском шоссе, но и в собственной душе. Заторможенно думал, что, наверное, нужно было подойти к Габи, попрощаться с ней, но ведь… не пустят. Начнут спрашивать, откуда он знает ее, какое отношение имеет… Точно опоздает на самолет, а задерживаться здесь не хотелось. Если бы ее увезли и больницу, помчался бы туда в любом случае, если бы она была ранена, сидел бы в палате рядом или в коридоре, а так… Ее нет, они уже попрощались … вчера вечером.

И вдруг исчезла заторможенность, мысли о прощании раскрепостили душу и тело, и пришло ясное осознание того, что Габи нет и уже никогда не будет в этом мире. Душу заполнила почти физическая боль, он даже слегка притормозил, дабы не выехать на противоположную сторону оживленной трассы, потому что руль дергался в руках, машина виляла. Слезы катились но щекам, он вытирал глаза ладонью, чтобы можно было видеть дорогу, стонал, мотая головой, хрипел, стиснув зубы.

Все краски ясного испанского утра вдруг померкли, сочная зелень деревьев стала просто серой, а мир — черно-белым. Он уже точно знал, что в Москве долго не проживет. Да и не хотел жить без нее. Больше всего хотелось умереть. Вот за этим он и летел в Москву. Наверное, нужно было хотя бы позвонить замечательной старушке Марии Рубеновне, выразить свое соболезнование… Но не знал ее домашнего телефона, а мобильник, наверное, был с Габи, сломался… Да и как позвонишь, если судорожные рыдания рвутся из горла? И что сказать? Тут слова не помогут…

Он спешил в аэропорт, чтобы улететь в Москву. Но там не хотел бороться, выживать, не хотел соглашаться на странные предложения. Без Гоби кому это нужно? Без Габи просто нет жизни на этой земле, а тогда зачем ему задерживаться там, где нет жизни?

Прощай, уродливый и страшный мир, в котором правит зло. В котором самый красивый и светлый человек, его Габи, обречен на гибель, а сколько всякой сволочи живет и наслаждается этим паскудным миром! Если так, то и ему он не нужен. Может быть, есть какой-то другой мир, где они с Габи снова встретятся и будут счастливы? Ну а если нет, то и не надо.

Глава 17

Директор тверской мебельной фабрики «Красно дерево» Валентин Семенович Осинский сразу не понравился Самарину — мелкий, вертлявый мужичок лет пятидесяти, подбежал к столу, обеими руками долго тряс его руку и все говорил, говорил…

— Вы понимаете, как непросто нам, людям, понимаете, с периферии, производителям, пробиться, но я так считаю, нужно же оказывать содействие отечественному бизнесу? Я звонил уважаемому Петру Ивановичу Булыгину, долго звонил, но он уже теперь депутат, а его заместители сказали, что их сейчас не интересует отечественная мебель, есть давние партнеры, они, так сказать, полностью удовлетворяют спрос. А мы-то новые, — тараторил Осинский. — Была фабрика деревянной игрушки, но с прошлого года стали делать мебель. Я узнал, что вы, уважаемый Павел Васильевич, создали свою фирму, и пришел именно к вам.

— Спасибо за доверие, Валентин Семенович. Хотите выйти на московский рынок, а что же родная Тверь?

— Я вам честно скажу, Павел Васильевич, это было… шагом отчаяния. Рисковали страшно, но руководство области поддержало. А потом оказалось, что всем нравится? Бизнесмены покупают, чиновники покупают, да и простые люди тоже. Заладилось дело. И тогда мы решили расширить производство и выйти на столичный, понимаете, рынок. А может, и дальше.

Самарин усмехнулся, покачал головой. Смешной мужичок! Если бы в Твери появилась фирма, делающая качественную мебель, он бы знал об этом. Хотя, если они не особо афишировали свой успех на местном рынке, мог и не знать.

— Садитесь, Валентин Семенович. У вас есть каталог? — спросил он.

Мужичок плюхнулся в кресло, снова затараторил: