Другая история литературы. От самого начала до наших дней

Конечно, в книге об истории литературы нельзя обойтись без художественного описания обстановки того времени. Но обстановка эта была столь гнусна, что литераторы средней руки даже не брались за такую ужасную тему. Тут нужен был не меньше, чем гений. К счастью, только в фантазиях историков бывают «бесплодные» на таланты века. На самом деле они есть всегда. Нашелся автор, который описал послечумные времена с натуры.

Микеланджело Буонарроти (1475–1564):

Я заточен, бобыль и нищий, тут,
Как будто мозг, укрытый в костной корке,
Иль словно дух, запрятанный в сосуд;

И тесно мне в моей могильной норке,

Где лишь Арахна то вкушает сон,
То тянет нить кругом по переборке;

У входа кал горой нагроможден,

Как если бы обжоре-исполину
От колик здесь был нужник отведен;

Я стал легко распознавать урину

И место выхода ее, когда
Взгляд поутру сквозь щель наружу кину;

Кошачья падаль, снедь, дерьмо, бурда

В посудном ломе – все встает пределом
И мне движенья вяжет без стыда;

Душе одна есть выгода пред телом:

Что вони ей не слышно; будь не так -
Сыр стал бы хлебу угрожать разделом;

С озноба, с кашля я совсем размяк:

Когда душе не выйти нижним ходом,
То ртом ее мне не сдержать никак;

Калекой, горбуном, хромцом, уродом

Я стал, трудясь, и, видно, обрету
Лишь в смерти дом и пищу по доходам;

Я именую радостью беду,

Как к отдыху тянусь я к передрягам -
Ведь ищущим Бог щедр на маету!

Взглянуть бы на меня, когда трем Магам

Поют акафисты, – иль на мой дом,
Лежащий меж больших дворцов оврагом!

Любовь угасла на сердце моем,

А большая беда теснит меньшую:
Крыла души подрезаны ножом;

Возьму ль бокал – найду осу, другую;

В мешке из кожи – кости да кишки;
А в чашечке цветка зловонье чую;

Глаза уж на лоб лезут из башки,

Не держатся во рту зубов остатки -
Чуть скажешь слово, крошатся куски;

Лицо, как веер, собрано все в складки -

Точь-в-точь тряпье, которым ветер с гряд
Ворон в бездождье гонит без оглядки;

Влез в ухо паучишка-сетопряд,

В другом всю ночь сверчок поет по нотам;
Одышка душит, хоть и спать бы рад;

К любви, и музам, и цветочным гротам

Мои каракули – теперь, о страх!
Кульки, трещотки, крышки нечистотам!

Зачем я над своим искусством чах,

Когда таков конец мой, – словно море
Кто переплыл и утонул в соплях.

Прославленный мой дар, каким, на горе

Себе, я горд был, – вот его итог:
Я нищ, я дряхл, я в рабстве и позоре.

Скорей бы смерть, пока не изнемог!

(Перевод А. Эфроса.)

Такова, читатель, была гигиеническая ситуация в ренессансной Европе! А вот при описаниях городов арабского Халифата даже для IX–X веков историки находят иные слова.

Из книги «Всемирная история искусств» П. П. Гнедича: