Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Почему тогда у него не получилось? Утверждать, что для советской науки было принципиально отнесение Крита и Микен именно к рабовладельческим государствам, у нас нет никаких оснований. Можно было бы сказать, что путь Богаевского был испорчен сотрудничеством с Бухариным и другими репрессированными марксистами. Но ведь и у Струве с этой точки зрения было к чему придраться – вступительное слово к его докладу 1933 г. делал тоже репрессированный А. Г. Пригожин.

Можно предположить, что в изгнании Богаевского на периферию сыграли роль два обстоятельства. Первое – его слишком откровенный цинизм, который должен был отвращать даже сторонников. Многим приходилось скрывать прошлое и поступать неблаговидно, но немногие выделялись при этом на фоне других. Поражение Богаевского на московском диспуте поэтому могло быть встречено большинством ленинградских историков с искренней радостью. Да, научное сообщество в советский период совсем не было автономным, но репутация все равно имела значение, и поэтому периоды взлетов и падений, даже типологически сходные, имели такие разные последствия для Струве и Богаевского.

Второе – особенности предложенной Богаевским идеи. При всем значительном сходстве у концепции Богаевского было важное отличие от концепции Струве: она упрощала периодизацию, но усложняла образ эпохи. Для сталинской новой «гражданской» истории, как оказалось, простота образа эпохи была даже важнее линейности периодизации. Первобытность не могла быть с рабами и дворцами, хотя могла повториться. Богаевский ошибочно считал аргумент об эволюционном развитии первобытности сильным, но участников дискуссии нисколько не смущала возможность гибели государства и возвращения первобытности в гомеровский период. Возможно, и здесь его подвел слишком активно принятый марризм с радикальным игнорированием внешнего фактора (дорийского вторжения) и поисками всепронизывающей эволюции. Богаевский был очень гибок, но оборотной стороной его стремления попасть в мейнстрим было то, что он часто сгибался сильнее, чем следовало. При этом «разогнуться», скорректировать концепцию (как это аккуратно делал Струве) он оказался не в состоянии.

***

Жизненный путь Евгения Георгиевича Кагарова (1882–1942) сходен с путем Богаевского рядом дополнительных черт, но отличается в главном моменте – Кагаров не обладал таким неуклонным стремлением к повышению своего статуса в советской науке. Окончил Новороссийский университет, побывал в заграничной командировке (посетил в том числе Грецию и Крит, который до 1913 г. формально считался отдельным государством), в 1913 г. защитил магистерскую диссертацию «Культ фетишей, растений и животных в древней Греции», до 1925 г. был профессором Харьковского университета, в Ленинграде же преимущественно занимался этнографией. Был эвакуирован из Ленинграда, но в марте 1942 г. скончался в Ессентуках от последствий блокады212.

Кагаров написал много работ разнообразной тематики (включая педагогическую), но, как и Богаевского, его не «отпускала» Античность, и при обращении к ранним этапам истории человечества он опирался и на сведения, взятые из классической древности. В общем, это та же установка, которой пользовались еще Морган, а затем Энгельс, поэтому ощущение родственности между своим видением истории и марксистским могло быть для Кагарова вполне искренним213. Точно так же издавал он и работы с критикой фашистской историографии214 – в сущности, слабо отличимые от того, что писал Богаевский или другие авторы в те же годы. Отличало же Кагарова то, что никаких принципиальных новаций в схему Энгельса он не старался внести, а его периферийность обеспечена не столько какими-либо расхождениями в содержании с доминирующей версией (он, видимо, мог без труда убедить себя в правильности любой трактовки единственно верной теории – как, скажем, и С. И. Ковалев, неоднократно корректировавший свои взгляды в то время), сколько тем, что древность была для него лишь одной из точек приложения собственных сил. Итог – та же неполная реализованность, как и у Богаевского, при различии ее причин.

ГЛАВА 4 В ПОГОНЕ ЗА МЕЙНСТРИМОМ