Другая история Средневековья. От древности до Возрождения

«…читатель имеет право отвергнуть Тимея (356–260 до н. э.)…, ибо он отступает от истории, часто сводя повествование к простым упрекам, – его не зря называют «клеветником». И вряд ли есть что-либо более трудное, чем решать беспристрастно, имеешь ли ты право судить других за эмоциональные оценки величайших руководителей государства, если ты сам не был рожден частью государственной системы или консулом? Кроме того, что является более глупым, чем мнение о войне тех, кто никогда не видел сражения, но пытается мудрствовать по поводу чужих поражений или побед? Тот, кто рассказывал о войнах Генриха (II Валуа, 1519–1559), я упущу имя этого историка, кто воевал в книге с императором Карлом V (1500–1558) и принимал решения и за того и за другого, окружил короля такой лестью, так засыпал его славословиями, что даже Генрих не мог выносить его восторгов без отвращения. Этот «хороший» человек не понимал, что и лесть, и упреки могут быть одинаково оскорбительны, особенно если речь идет о собственном короле… В результате он единодушно признан всеми лживым как историк и пристрастным как судья. Я согласен с позицией Ксенофонта (430–354 до н. э.), Фукидида (460–396 до н. э.), Светония (70-140), Гвиччардини (1483–1540), Слейдана (1506–1556), которые отваживались на собственное мнение, но делали это довольно редко и осмотрительно».

Все здесь упомянутые авторы относятся на самом деле к XIII–XVI векам, и вполне естественно, что Жан Боден пишет о них как о своих предшественниках. Он сам родился в 1530 году. Ему было 10 лет, когда умер Гвиччардини; Слейдан[6] мог быть его учителем, Светоний – учителем Слейдана. «Древние греки» Ксенофонт и Фукидид жили самое большее за двести – двести двадцать лет до Жана Бодена. Действительно «древность», если вникнуть в смысл слова: ведь это столько же, сколько от нас до А. С. Пушкина. Но ни из чего не следует, что предшественников Бодена отделяют от него и его учителей два тысячелетия:

«…Следует помнить, что он [Тит Ливий] исколесил землю почти до Африки, но Салюстий принимал государственные заявления слишком искренне и прямолинейно. Что могло быть смелее, чем приписать только Цезарю или Катону доблесть всех римлян этой эпохи?