– В итоге 22 июня полк был уничтожен фактически полностью?
– Полностью.
– Сколько самолётов удалось сохранить?
– Ни одного. Один почти…
– Сопротивление оказывали?
– А некому было, самолёты были не готовы…
– Теоретически, если самолёт стоит на аэродроме, он должен быть заправлен и на нём должно быть вооружение. Можно залезть в кабину
[стрелка], стрелять…– Предварительно, перед тем как заправить самолёт, бензин отправляли на экспертизу. Проверяли качество. А ёмкости с бензином были опечатаны.
– Вооружения тоже не было?
– А вооружение на складах… Оружие только личное – винтовки, и они выдавались только…
– Когда вы уходили со своего аэродрома, вы технику повреждённую бросили как есть или жгли?
– Оставили всё, как было. Самолёты одни уже были сожжены, другие выведены из строя так, что до ночи отремонтировать не успели бы. А сжечь самолёты – команды не было.
– А вы слышали о том, чтобы кто-то погиб или был ранен утром 22 июня?
– Не слышал… Нам не объявляли, что кто-то погиб. Лично я не знаю.
– А где были лётчики в момент нападения?
– 22 июня выходной день был. Вся срочная служба была на территории лагеря. А где офицеры находились, не могу сказать. К обеду все собрались
(подчёркнуто мной. – М.С.). И одна эскадрилья, я упоминал, даже поднялась в воздух.– Вы знали, что происходит на соседних аэродромах? Там за двенадцать километров по прямой, за Неманом, был ещё один полк бомбардировщиков?
– Да, том был мой зять Николай Яковлевич Куракин, сестры муж, 16-й полк, в одной дивизии были
(дивизии, конечно, разные. – М.С.). А истребителей у нас не было.– Что он рассказывал, как война для их полка началась?
– Он при штабе был, начальник аэродрома. Но он не рассказывал. Сестра рассказывала, что муж пришёл и сказал: «Собирай всё самое необходимое, уезжаете в тыл». А у них уже двое ребят было, два сына. Он отправил их. Видимо, он знал, как дела обстоят…»
(294)