Другая машинистка

Он встает и бредет к окошку в дальней стене, якобы заинтересовался пейзажем. Я понимаю, что он прикидывается, потому что сама не раз смотрела в это окно и знаю, что смотреть там не на что. Чахлое деревце. Мшистый угол соседнего кирпичного здания. Малоприятная ограда с густой колючей проволокой.

Где она? – повторяю я.

Исчезла, говорит он, и, хотя я ждала такого ответа с самого начала, сердце тяжелеет. Он оборачивается. Шрам на лбу почти утонул в складках морщин. Сразу после… сразу после… Он мнется. Сказала, что боится за себя, хочет начать с чистого листа.

Разумеется, говорю я. Еще бы.

Душа сворачивается в тугой узелок. Но затем лейтенант-детектив говорит нечто неожиданное.

Она просила кое-что вам передать. Он засовывает руку глубоко в правый карман пиджака и достает коробочку. Сердце мое вновь пускается в пляс, как утром, когда медсестра сказала, что ко мне придет посетитель, а я посмела поверить, что придет она. Коробочка маленькая, вроде шкатулки для драгоценностей, завернута в бумагу с узором – розами. Одалия никогда не упустит ни одну деталь. Этот узор – не случайность. Я протягиваю руку, беру коробочку. Внутри – один-единственный предмет. Брошь – весьма дорогая с виду, узор из опалов, бриллиантов и черных ониксов, и форма наисовременнейшая – звезда с расходящимися лучами. Она взяла это в вашем столе, без нужды поясняет лейтенант-детектив. Сказала, вам без этого никак.

Я держу брошь на ладони, смотрю. Поразительный, колдовской предмет, он повергает меня в гипноз, этот резкий, остроугольный абрис, горько-сладостные воспоминания. Я понимаю, что хотела сказать Одалия, ее жестокость вытрясает из меня душу. Глаза наполняются слезами, но я не плачу.

Роуз, вам нехорошо? – спрашивает лейтенант-детектив. Я не отвечаю, и он подходит ко мне вплотную. Нехорошо? Он кладет руки мне на плечи. Стоим лицом к лицу. Чуть не соприкасаемся носами. Я заглядываю ему в глаза и в глубине темных зрачков вижу мягкость, податливость. Какое-то смутное, злое озорство снисходит на меня. Я слышу легкий вздох ликования и понимаю наконец, как давно лейтенант-детектив этого от меня ждет. Никогда прежде я не целовала мужчину, однако не раз видела, как это проделывала Одалия, а потому это дается естественно, словно я наизусть воспроизвожу отрепетированную сцену. Медленный, теплый поцелуй, а затем настойчивость его губ пробуждает ответную настойчивость в моих, и на миг я почти верю в подлинность поцелуя. Но секунды тикают, и, прежде чем поцелуй завершается, я вспоминаю о ноже, который лейтенант-детектив пустил в ход в ту ночь, когда мое платье зажало потайной дверью в притоне, и рука моя сама собой тянется за этим ножом. Лейтенант-детектив, кажется, ничего не замечает. Когда я отстраняюсь, он смотрит на меня в ошеломлении, и улыбка медленно расползается по его лицу.

Потом он опускает взгляд и видит в моей руке нож. Я раскрываю лезвие.

Роуз, говорит лейтенант-детектив. Глаза его распахиваются.

Я прикладываю палец к губам, качаю головой. А затем одним быстрым движением собираю свои волосы в хвост. Нож легко и чисто разрезает их, и я чувствую, как неровно обкорнанные пряди щекочут мне щеку. Внезапно поднимается суета. В палату врываются два санитара. Лейтенант-детектив отшатывается. Санитары бросаются на меня, отбирают нож, валят наземь, но, видя, что я не сопротивляюсь, останавливаются и усаживают меня на металлический стул, где я и сижу, обмякнув, точно брошенная марионетка. Санитары выкликают из коридора доктора Бенсона.

На полу – груда коричневых мышиных волос, уже сбились в какое-то гнездо шизокрылой птицы, а где-то под ними одинокая сигарета. Я наклоняюсь и, разворошив волосы, ее подбираю. Не будете ли столь любезны поднести огонек? – обращаюсь я к лейтенанту-детективу. Какой-то миг мне чудится, что он сейчас развернется и выскочит из палаты. Теперь он смотрит на меня совсем иначе, я никогда не видела у него такого лица, и я понимаю, что навестить меня он пришел в первый и последний раз. Медленно, дрожащей рукой он лезет в карман и достает коробок. Чиркает спичкой, и пламя танцует в трясущихся пальцах.