Другая машинистка

Открыв дверь, я, как всегда, окунулась в горячее, пропахшее жарким облако. Но в тот день даже эти запахи означали не духоту и стесненность жизни, а домашний уют, и я ощутила, как понемногу пробуждается аппетит. Я повесила пальто на крючок у двери и подышала на пальцы, чтобы отогреть их от уличной промозглости. Из кухни доносились голоса, и я направилась туда. Узнала интонации Дотти и Хелен, увлеченных оживленной беседой: звук взмывал и опадал, будто деловито жужжала пара насекомых. Неплохо бы, подумала я, раз в жизни присоединиться к их посиделкам и пересудам. Я шагнула к распашной двери, как вдруг услышала нечто неожиданное: собственное имя. Глухо забилось сердце; я замерла, ухо словно инстинктивно оттопырилось поближе к тонкой полоске света из-за двери.

– Ну уж и не знаю, что я могла еще сделать. Она безнадежна, я тебе говорю: безнадежна!

– Вот и стала бы для нее примером, – услышала я ответ Дотти. – Ей бы это пошло на пользу.

Я слегка отклонилась вправо, чтобы разглядеть в щелку угол комнаты. Хелен сидела на стуле с кружкой чая в руках. Шляпные шпильки ухарски торчали под странными углами из ее рыжеватых волос, но сама шляпа – чересчур большая и эффектная, к тому же вышедшая из моды – лежала на кухонном столе у ее локтя. Дотти же возилась у плиты, спиной к Хелен, и свои реплики подавала через плечо, не отрываясь от готовки.

– Понимаю, она сирота, зла никому не делает, ее следует пожалеть и так далее… Но какая же она зануда, разговаривать с ней все равно что ждать, пока лак высохнет! Что уж винить Ленни, если он начал зубоскалить у нее за спиной.

Дотти отодвинулась от плиты, и Хелен устремила ей в лицо взор кроткой лани – я сразу узнала это выражение из того репертуара, который Хелен постоянно отрабатывала перед зеркалом. И вновь она заговорила, еще нежнее и застенчивее:

– Думаешь, с моей стороны это жестоко, да?

– Сама знаешь, как говорится: не суди человека, пока не пройдешь милю в его ботинках.

– Фу! В ее-то уродской обуви!

– Еще говорят, доброе сердце украшает любую женщину, – продолжала Дотти знакомым нравоучительным тоном, обычно она приберегала его для выговоров детям. Она подсунула грязное полотенце под гусятницу, которую только что извлекла из духовки, и передохнула, утирая пот со лба. – Не то чтобы за последние годы я видала от людей много доброты, а ведь могли бы и вспомнить о нас, когда Дэнни убили, и детишки, и все это… Представь, Миллисент Джаспер, которая при Дэнни так с нами дружила, не удосужилась принести нам хоть какое угощение, не говоря уж о том, чтобы посидеть разок с детьми, дать мне роздых. И эта Хелен Крамб ничем не лучше…

И Дотти пустилась перечислять знакомых, не проявивших милосердия и участия к ее вдовству и тяготам воспитания четырех сирот. Список этот мне доводилось слышать и раньше, и я знала, что Дотти пополняет его каждый день. Собеседницу же ее героическая борьба интересовала намного меньше, чем саму героиню. Хелен перевернула солонку, тонкой струйкой высыпала сверкающие кристаллы и кончиками пальцев принялась гонять их по кухонному столу. При этом она хмурилась, словно что-то обдумывая.

– Брось щепотку через левое плечо! – скомандовала Дотти, заметив, чем занята Хелен.

Та рассеянно повиновалась; мысли, которые ее одолевали, подступили наконец к губам.

– Роуз никакие примеры не помогут! – сказала она. – Ее наряды, манеры – все такое простецкое, и она даже не прикидывается, будто ее интересует то, что всех нормальных женщин.

– А ты в соседки ждала леди Диану Мэннерс?[9] Девочку воспитывали монахини. Сама понимаешь, ее к финтифлюшкам не приучали.

– Понимаю, но все же… она ведь не вовсе страшненькая. В смысле, на лицо. Если б еще следила за собой, умела распорядиться тем, что имеет. Сама подумай, чего бы умная девочка добилась с такими глазищами, точно у Сары Бернар, – одного этого хватило бы.

– Не все девочки умненькие, как ты, дорогуша. А уж чтоб умная да еще хорошенькая – и того реже, – напомнила ей Дотти. – Благодари Бога за то, что имеешь, и будь подобрее к другим, на кого парни так не заглядываются. И потом, не у всех же… – Она примолкла, складывая полотенце, уставилась на потолок в поисках нужного слова. – Не у всех же одинаковые интересы, понимаешь, о чем я?

– О чем? – переспросила Хелен и с любопытством вытаращилась на Дотти.

Дотти помедлила, обвела взглядом кухню, будто проверяя, не подслушивают ли их (но так и не заметила, что подслушивают), и придвинулась ближе к столу. Уселась напротив Хелен и понизила голос:

– Ну, слыхать, Роуз была близка с одной монашкой. По-особому, понимаешь? С послушницей молодой, Аделью звали, и дружба у них была… не как у всех.

– Ничего себе! – выдохнула Хелен.

Дотти многозначительно кивнула, стараясь сдержать злорадство, но физиономия чуть трещинами не пошла, так перли из сплетницы «прискорбные сведения». Еще на полградуса ближе склонившись к Хелен, совсем уже шепотом, она уточнила:

– Я ее письмо читала.

– Чье? Послушницы?