Другая машинистка

О! Вновь я отклонилась от хронологического принципа. Суть же заключается в том, что эти две женщины, о которых я здесь говорю, отличались отношением к тем, кому лгали. Хелен своей ложью выпрашивала соучастия и подтверждения, требовала от слушателя валять дурочку. Унизительная назойливость, вот что такое ее ложь. Одалия же понимала, что слушатель обманывается по доброй воле, он сам предпочел поддаться, она же строила свои миры, ни в ком особо не нуждаясь, она бы творила их и с вами, и без вас. Она лишь приглашала вас к себе, легко, небрежно, и порой, даже когда ложь была очевидна, все-таки хотелось войти в этот мир, поверить, хотя бы из ненасытного любопытства. И Одалии хватало ума не вымогать веру в свои выдумки. Это было бы чересчур, она бы лишь побудила слушателя потянуть за провисшие ниточки, которые столь небрежно оставляла висеть, а дерни за эти концы – вся ткань распустится. В этом и заключалась вся разница.

Между тем я почувствовала на себе взгляд Одалии. Ее челка слегка подрагивала над темной линией бровей – океанский свежий бриз лениво и ласково ерошил ей волосы.

– Полно, ну их, эти Гибовы причуды! Пора повеселиться! – заявила она и потащила меня к официанту, который нес мимо очередной поднос с шампанским. – Давай-ка угостимся, как культурные люди, и пойдем искать хозяев, да?

Я кивнула, и мы пустились бродить по саду. Одалия так и вела меня за руку. Должна признать, что втайне я ощущала необоримую гордость: все эти люди смотрят на нас с Одалией и видят, какая мы неразлучная, задушевная парочка. Наверное, мне хотелось, чтобы люди знали: такая красивая, такая обворожительная женщина может выбрать в подруги меня. Иные девушки ни за что не станут дружить с красавицами: боятся на их фоне показаться серыми мышками. Точно знаю, что ровно поэтому Хелен избегала некоторых продавщиц из своего магазина. Но мне казалось, подле Одалии и я сияю отраженным светом. Говорят, незаурядные люди тянутся к незаурядным, а потому я воображала, что рядом с Одалией моя простоватость отчасти исчезает.

Невыносимо жаркий городской день превратился в очень теплый, но радостно яркий в саду на морском берегу. Я огляделась, составляя мысленный каталог нового окружения, будто поселенец, набредший на странную, но плодородную страну. Широкая каменная терраса, покрытая персидскими коврами, столы с экзотическими деликатесами, достойными султана. Океанский бриз колыхал белые скатерти. Разноцветные фонарики слегка раскачивались на ветру, будто нетерпеливо поджидая сумерки, чтобы осветить празднество, которому суждено затянуться далеко за полночь. Между статуями Аполлона и Афродиты на травяном взгорке играл струнный квартет. В конце сада лужайка шла немного под уклон, зеленым рулоном разматывалась вниз от дома до самого пляжа, и зеленая пушистая кромка оттопыренной губой выпячивалась над тонким белым песком. Вдали по густо-синему сапфиру океана вдоль горизонта неспешно скользили две парусные яхты. Смеясь, мы бродили по саду, увязая каблуками в траве и земле, свернули сперва в одну сторону, затем в другую.

У края поляны я заприметила молодого человека: приставив ладонь козырьком ко лбу, сощурясь, он внимательно присматривался к нам. Махать не стал, но, пока мы эдак светски кружили по лужайке, его взгляд неотрывно следовал за нами, а затем последовало и тело. Поначалу меня это не удивило: Одалия привлекала внимание всюду, где бы ни появилась. Но миновало с полчаса, и стало ясно, что любопытство юноши было не праздным, а приватным или практическим: глядел он разом сосредоточенно и рассеянно, будто встретил старого знакомого, чье имя не может толком припомнить. Я предположила, что он знает Одалию по какой-то иной версии ее прошлого, которую мне еще не доводилось слышать. Наконец молодой человек приблизился.

Изблизи я разглядела, насколько он юн. Облик свежеиспеченного студента, не прошло и года – от силы двух – с тех пор, как закончил школу. Не то чтобы низкорослый, но маленький, тощий, с крошечной головой и тонкой шеей, а в плотном костюме он смотрелся гостем на маскараде, мальчишкой, переодевшимся в отцовское. Помнится, эпитет «кукольный» сам собой пропорхнул у меня в голове. Бледная, младенчески гладкая кожа, поврежденная лишь двумя скверного вида розовыми прыщами на подбородке: очень уж выделялись эти болячки на фоне безупречно белых щек. Глаза голубые, ясные, в обрамлении редких ресниц, а волосы такого светлого оттенка шатена, что на солнце поярче сошли бы и за русые.

– О, привет! Вроде я вас знаю? – фамильярно окликнул он глубочайшим – вот неожиданность – басом.