Другая музыка нужна

— Сказала… — Илонка сверкнула глазами на чужую девчонку. — Тетушка моя сказала… что… скоро… то есть весной, я буду конфирмоваться… И только тетушка никак не может решить, где мне конфирмоваться, — в Бельварошской церкви или в Базилике — И потом, чтобы неожиданный поворот разговора не вызвал подозрений, еще раз прибавила: — Так смешно! Ну разве не все равно где?

Подружки мигом все смекнули и быстро, громко заговорили наперебой:

— Ну, конечно, смешно… Ну, конечно, все равно. Твоя тетушка, и правда же, смешная!.. Ой, какая смешная!

Илонка вызывающе глянула на затесавшуюся к ним девочку, а та стояла, ждала и слушала, покуда колосья не зашелестели вновь.

— Ну, конечно… Да… Смешно! — И все замолкли и тоже вызывающе посмотрели на «нахалку».

А девочка — и что ей только надо! — показала им язык и пошла дальше. Илонка искоса наблюдала за ней и тихо начала опять рассказывать жадно слушавшим подружкам.

Беседа все горячей, все чаще слышится: «Ой, как интересно!», «Да ну?», «Жутко!», «Ах, как мило!», «А он что сказал?..», «А ты что?». Уже задребезжал звонок, возвестивший конец переменки, девочки разошлись по классам, коридор затих, и только они вчетвером стояли, тесно сдвинув головы. А Илонка все рассказывала, и пухлая девочка то и дело всплескивала руками.

— А потом что было?.. А он что сказал?.. А ты что сказала?.. Ну дальше, дальше!..

— Вчера он сказал, что влюблен…

— В кого?

— Этого не сказал.

— А ты?

И в тот же миг в конце коридора показалась директриса. Девочки кинулись наутек. Впереди бежала толстушка. Казалось, она даже не бежит, а катится. И все мигом очутились в классе. Та, что вбежала последней, даже двери не закрыла за собой. «Директриса!» — громко прошептали они на весь класс. И все четыре мгновенно расселись по своим местам. Сидели с таким выражением лиц, будто Евангелие проглотили. В классе наступила гробовая тишина. Сквозь открытую дверь все явственнее доносились быстрые шаги, потом послышался шелест длинной юбки директрисы. Между тем толстушке не терпелось, и она опять спросила Илонку: «А ты?..» Но Илонка сердито сверкнула на нее глазами. Каблуки директрисы застучали совсем близко, и юбка зашелестела возле самых дверей. «Сейчас! Сейчас войдет!.. Нет! Пронесло, слава богу!» Толстушка сразу наклонилась к Илонке.

— А ты что сказала?

Две другие подружки тоже вытянули головы, чтобы не пропустить ответ.

— Ничего, — надменно процедила сквозь зубы Илонка. — Я подожду, пока он скажет, что в меня. И отстань, пожалуйста!.. Передай дальше.

3

Но Мартон все не осмеливался. По дороге к Илонке он каждый день решает, строит планы. То думает сказать обиняком, то, рассердившись, бросить прямо, коротко: «Я люблю вас! И все!» Он клянется Тибору, клянется Петеру Чики, клянется Фифке Псу, что непременно скажет. И в начале каждого урока убежден, что сдержит свое слово. Но пролетающие минуты все уносят и уносят с собой его решимость, а к концу урока от нее уже и следа не остается. Мартону кажется, что он неверно придумал. И опять начинает ломать голову над тем, как начать и с чего начать.

…Вносят кофе. Мартон берет с подноса чашки, ложки, сахарницу. Он помогает сейчас не только по привычке, но и потому, что хочет скорее остаться наедине с Илонкой. Он потирает лоб и — была не была! — говорит, чуточку бледнея:

— Я… Я сочинил музыку на стихотворение Гёте.

Илонка молчит. Смотрит на мальчика, пьет кофе, разламывает печенье тоненькими пальчиками. Смелость Мартона опять пропадает. Он ищет обходный путь, спрашивает:

— А вы знаете, кто такой Гёте?

— Понятия не имею! — отвечает Илонка и улыбается Мартону.

— Ничего, это не беда, — успокаивает ее Мартон, осмелев от улыбки девочки. И ему в самом деле кажется, что сейчас это не имеет никакого значения. — Спеть? — спрашивает он.

— Что?

— Ну… Это стихотворение Гёте?

— Хорошо. Но только тихо, чтобы тетя Магда не услышала.

— Почему? Пусть слушает, она ведь любит музыку. А урок уже кончился.

— Я лучше знаю ее, чем вы. Уж поверьте.

Мартон не верит, но покоряется и тихонько запевает:

На закате дня без цели
Тихо шла я мимо скал.
Там сидел и на свирели
Дамон весело играл:
«Тра-ла-ла! Тра-ла-ла!»[3]

Последние слова невольно громче звучат. Приятный баритон мальчика разносится по столовой. Илонка загляделась на устремленные к ней сверкающие глаза Мартона, и трезвости ее как не бывало. Больше она не предостерегает своего молоденького учителя, не просит его петь тише.

Дверь отворяется. В дверях стоит г-жа Мадьяр. Она вся переменилась в лице, она явно не в духе. Г-жа Мадьяр окликает не Мартона, а Илонку.

— Что такое? Урок пения затеяли?

Мартон обращает сияющее лицо к г-же Мадьяр и продолжает петь: «И меня он нежно обнял, начал целовать…» — но, увидев недовольный взгляд дамы, постаревшей внезапно лет на пятнадцать, умолкает, будто кто-то затолкал песню ему обратно в рот. Г-жа Мадьяр скрывается за дверью.

— Сказала же я, — журит его Илонка. Сейчас она кажется такой взрослой, как никогда.