Другая музыка нужна

— Мама! — сказал он и просиял, увидев знакомый стол, плиту, полки и мать, возившуюся в знакомой кухне. Сделал к ней несколько шагов. — Мама!..

— Не устанешь, сынок?

— Что вы!.. Я уже третий раз встаю сегодня. Только не говорил вам пока. Завтра, коли выдастся денек, я и на улицу выйду.

Утром он и в самом деле оделся. Это было так интересно, будто одевался впервые в жизни: брюки, башмаки, шнурки от башмаков.

Двор был залит ослепительным сияньем. Мартон вышел. И нос его и язык смаковали свежий воздух, наслаждались тихим веяньем ветерка. «Как хорошо! Вот никогда бы не подумал, что так хорошо!»

Только бы не эта слабость… Он смотрел на куда-то спешивших людей, — они были включены совсем на другую скорость, чем он сам. Это было тоже занятно. До чего же стараются!

Зашел в табачный ларек. Купил две сигареты. Одну тут же прикурил от газовой горелки. Глубоко затянулся. И ему стало так дурно, что пришлось схватиться за прилавок. Он бросил сигарету и, немного придя в себя, направился на площадь Кальмана Тисы. Сел на скамеечку. Разглядывал гравий дорожек, потом деревья. Никогда еще не казались они ему такими прекрасными. Распускались почки. Он улыбнулся: «Хорошо жить»! Смежил ресницы и смотрел сквозь них — солнечные лучи разъялись на все цвета радуги.

2

Когда открыл глаза, увидел вдруг между деревьями торопливо шагавшего приземистого солдата. Мартон прислушался к знакомому стуку башмаков. И вдруг узнал.

— Папа!.. — крикнул он и пошел навстречу солдату, согнувшемуся под тяжестью громадного рюкзака.

— Это ты? — удивленно и радостно воскликнул Фицек, но лицо его тут же помрачнело.

— Я…

Фицек, плечи которому, кроме рюкзака, оттягивала еще и винтовка, распрямился, поднялся на цыпочки и потянулся лицом к сыну. Но не поцеловал. Когда же Мартон наклонился, чтобы поцеловать отца, Фицек рукой отстранил его от себя… ласково, но грустно. В глазах у него стояла мука.

— Ты уже не болен?

— Нет.

— Очень рад. Хорошо, что хоть ты… — И он замолк.

— Папа, вы опять отпуск получили?

— Какое там отпуск!.. Жене майора башмаки привез. Девять пар.

Фицек вздохнул.

— Ну пошли, сынок. Мать здорова? Да? А ребята? Слава богу, хоть они здоровы!

И отец с сыном тронулись в путь. Солдат с кладью на плече шагал сейчас медленней, его не подгоняла уже тревога за сына и за семью.

— Ты похудел, побледнел.

— Ну, конечно. Только это пустяки. Вот увидите, я скоро окрепну. Дайте-ка мне рюкзак.

Фицек не отдал. Взяв под руку долговязого сына, начал расспрашивать о доме и с какой-то непривычной нежностью о жене. Мартон давал успокоительные ответы, но лицо отца по-прежнему выражало мучительную тревогу.

Перед домом он остановился. Скинул винтовку с плеча, прислонил к стене, потом снял и рюкзак, вытащил носовой платок. Утер вспотевшие лицо и лоб, перерезанный красной полосой от фуражки. Вынул крохотное зеркальце, посмотрелся, причесал волосы гребешком. Мартон подумал, что перед тем как войти в дом, отец, наверное, всегда приводит себя в порядок. А Фицек, хоть и спрятал уже зеркальце и гребешок, но все еще стоял, не трогался с места.

— Послушай, сынок, — сказал он, не глядя на Мартона. — Хочу я спросить у тебя что-то. Только смотри дома не проговорись. Вернее сказать… Я сам… Если у человека чирьи и они не заживают… и не болят…

Мартон понял.

— Где у вас чирьи, папа? — спросил он, тоже отведя глаза.

— Не там… — хмуро ответил Фицек, опершись на винтовку. — Но фронтовой врач сказал, что… Что же делать теперь?

— Пойти на проспект Юллеи, в клинику.

— Я тоже так подумал.

Фицек поднял рюкзак, вскинул винтовку. Мартон только сейчас понял, почему не поцеловал его отец.

3

Он вернулся из клиники. Лицо утомленное, равнодушное. Тревожное выражение исчезло. Он передал сыну бумажку, на которой были записаны данные анализа и диагноз.

— Прочти-ка, что это за слово, — устало проговорил г-н Фицек, прикидываясь, будто ни о чем и понятия не имеет.

В нем забрезжила странная надежда: вдруг да Мартон не поймет значения этого латинского слова, а тогда, может, и сама болезнь исчезнет.

На бумажке внизу стояло прописными буквами:

LUES I.

— Дурная болезнь? — тихо спросил Фицек.

— Да.

Г-н Фицек уставился перед собой.

— То же самое сказал и доктор. И еще сказал, чтобы я не огорчался, потому что в армии у каждого четвертого то же самое. И сказал еще, что экстра… забыл… но ты посмотри, там написано.

Мартон прочел строчку, указанную Фицеком.

— Это хорошо или плохо? — глухо спросил Фицек.

— Genitalis… Это, папа… как сказать… половой орган. Extra — это вне… То есть что вы, папа, не виноваты.

Фицек с виду спокойно выслушал сына, но губы его побелели от волнения.

— Я должен есть из отдельной тарелки, пить из отдельного стакана, утираться отдельным полотенцем, укрываться отдельным одеялом. Как я матери скажу?!.

Лицо его исказилось.

— Господи, — воскликнул он, — и чем только заслужил я еще и такое?!.

СЕДЬМАЯ —

печальная глава о любви

1