Прошло несколько дней, и Мартон перестал поддразнивать Зденко, убедившись, что это бесполезно. Незаметно взялся помогать ему на уроках, тем более что Ференц, хотя и второй год сидел в пятом классе, начал опять отставать. На уроках он всегда казался туповатым, а вообще отличался и живым умом и начитанностью. Учение в школе Ференцу представлялось чем-то ненужным. «В жизни мне это все равно не понадобится», — говорил он с презрением, царапая холеным ногтем учебник минералогии. «А почему ты сидишь тогда здесь?» — спрашивал Мартон. «Потому что существуют такие глупые условности, которые даже мне приходится соблюдать», — медленно и спокойно отвечал Зденко, так подчеркнув слова «даже мне», что Мартон бледнел.
Потом он молчал весь день. С отвращением смотрел на бритую шею Ференца и во время перемены забивался в темный угол, лишь бы не разговаривать ни со Зденко, ни с другими, подобными ему.
Несмотря на все, Мартон решил непременно побывать на фабрике музыкальных инструментов. Намекал на это. Только вот беда: Зденко не приглашал. Тогда Мартон, хоть это и вышло глуповато, сам пригласил его к себе. «У нас, правда, нет фабрики, но если придешь, мои родители не выгонят тебя», — сказал он, думая, что этой формулировкой полностью вознаградил себя. Зденко сделал вид, будто не расслышал ни приглашения, ни иронии. Ему даже в голову не пришло бы навестить Мартона, даром что г-н Фицек, ненавидевший вообще «друзей», этого друга принял бы с удовольствием. Хотя и притворяясь равнодушным (потому и бросало в краску Мартона), Фицек несколько раз спрашивал сына: «Ну, что с этим Зденко?» Потом некоторое время спустя: «Передай, что мы будем рады ему!» И в следующий раз: «Мы хоть и бедные, а на угощение не поскупимся». И опять на другой день: «Мать таких настряпает галушек, что твой Зденко все десять пальчиков оближет. Целых три тарелки слопает. Вот те истинный крест!» А так как Мартон молчал, Фицека только пуще злость разбирала. «Я могу и его королевско-императорским родителям послать тарелочку галушек на пробу. Пусть хоть раз наедятся всласть. А то ведь эти придворные поставщики одной пакостью и набивают брюхо, — торопливо сыпал словами Фицек, придя в какое-то непонятное волнение. — Помнишь, Берта, устрицы в кафе «Джентри», где я работал? Как сопли дрожали!» — прокричал он и подмигнул сыну, словно желая сказать: «Ну что, получил твой Зденко по заслугам?»
…А Ференц Зденко не приходил. Правда, Мартон, надо признаться, не сказал ему про галушки. Г-н Фицек еще несколько раз спрашивал сына, доверительно подмигивая при этом: «Ну, что с этим королевско-императорским щенком?» И наконец, злобно: «Стало быть, не хочет к нам прийти? Ты скажи ему, что бог и богачу дал только два уха и один язык! — и бросил в заключение: — Чтоб он на гитарной струне повесился, твой Зденко!»
Этим для г-на Фицека вопрос со Зденко был исчерпан.
Но Мартон — дома он умолчал об этом — пошел все-таки на фабрику музыкальных инструментов, хотя Зденко и не приглашал его.
Однажды после школы он проводил приятеля домой. И когда Зденко промолвил: «До свидания, Фицек!», Мартон взял протянутую на прощанье руку и совсем непринужденно, словно в падекатре, повел Ференца в парадное с настойчивостью одержимого. Мартону обязательно хотелось увидеть, что творится в этом загадочном здании — родильном доме музыкальных инструментов. И Зденко не стал противиться, то ли по привычной вежливости, то ли от изумления; а возможно, и потому, что считал ниже своего достоинства препираться в парадном не хуже какой-нибудь торговки. А может быть, он просто боялся, что домашние или, не дай бог, служащие услышат их. Это было бы обидно и унизительно не только для него самого, но и для Мартона Фицека: Фицек Фицеком, но при этом он ученик реального училища, что само по себе чин, который к чему-то обязывает. Не говоря уже о том, что речь идет как-никак о его приятеле, а это тоже чин.
— Ладно, — согласился Зденко, высвободив руку и прервав таким образом глупый, по его мнению, «падекатр». — Ладно, — повторил он со свойственной ему важностью. — Но через час будь любезен покинуть меня без всяких напоминаний с моей стороны. У нас каждый час на учете. Мы живем строго по расписанию.