Сциентизм в отношении гуманитарного знания достоин уважения, но вряд ли реализуем на собственно научном языке. Формалисты, пожалуй, и не стремились к декларированной точности – лишь к ассенизации дискурса, непротиворечивости и последовательности. Это последнее свойство часто становилось объектом рефлексии и тем самым отменялось логикой изложения. Литература все равно побеждала, обогащаясь глубоким знанием себя. Тенденции в гуманитарном знании совпали с глубоким пересмотром точности в значительно более почтенных науках, носителях безоговорочной истины в XIX в. От квантовой механики и теоремы Геделя о неполноте до теории катастроф и фрактальной геометрии наблюдается тренд все более сложной, ветвящейся и самосознающей картины мира. Гуманитарное знание дождалось того момента, когда точные науки начали сомневаться в единственной истине, чтобы самому начать с воображаемого нуля в конструировании собственной «научности». У гуманитариев не было иных ориентиров, кроме представлений о строгой объективности, логичности и эксплицитности, понимавшихся как основные причины устоявшейся, вошедшей в привычку успешности точных наук. Спасаясь от избытка здравого смысла, гуманитарное знание использовало распространенные в социуме представления о науке, чтобы доказать самому себе возможность и ценность неточного знания. Петербургский формализм, настойчиво превращавший науку в литературу, послужил полигоном этого доказательства.
Формалисты были значительно ближе художественной практике, нежели их строгие, специализированные последователи. Трансгрессия объекта и метаязыка становилась у Шкловского, Эйхенбаума и Тынянова условием теории. В полной мере это относится к концепции истории, несущей на себе отпечаток личного опыта, сквозь призму которого они создавали свои теоретические концепции. Тяжба с литературой, в которую они вступили по наивности первооткрывателей, возобновилась после «бури и натиска» структурализма. Статья Ролана Барта 1967 г., у которой для настоящего послесловия позаимствован заголовок, описывала процесс легитимации языка, преданного наукой несправедливому, «безосновательному» забвению. К настоящему времени эти призывы прочно забыты. Интерес к произведению целиком поглотился разоблачением контекстов – гендерных, социальных, политических, Вопрос о том, как сделана «Шинель», уже нельзя назвать очевидным. Это значит, что уже скоро он может стать актуальным. Забытое и ненужное знание интригует. Проверено формалистами.
Литература