Другая половина мира

Странно, думал Дженнак, ведь «Этот» всегда ближе, чем «Тот»… Главные же владения Арсоланы тянулись вдоль побережья Заката; там, в горах, высилась столица ее Инкала, и лежали у моря тысячи селений и десятки городов, пастбища и рыболовные промыслы, поля и фруктовые рощи, шахты, где добывалось золото и другие богатства. А на востоке, на берегу Ринкаса, Че Чантар владел лишь малой областью, которую сокол мог облететь за день; там, у гигантского моста и пролива Теель-Кусам, находился порт Лимучати да два десятка деревень. И все же – «Тот» океан и «Этот»… Этот, потому что Кейтабское море было центром Эйпонны, и стекались к нему реками и ручьями все ее пути.

Прав О’Каймор, прав! – мелькнуло у Дженнака в голове. Деньги будут править миром, а не деньги – так торговля! Не клинок и стрела, не мастерство ремесленников, не мудрость жрецов и не загадочная магия тустла, а умение торговать… Выгодно купить, выгодно продать!

Слух его вдруг уловил нечто странное, сказанное Чоллой; пробормотав извинение, он попросил повторить.

– Я говорю, что Этот Океан, наверное, меньше Того. А значит, за ним есть земли, которых мы непременно достигнем. И скоро! Ты согласен, мой вождь?

– Почему ты так думаешь? – спросил Дженнак, не отвечая на вопрос.

Девушка повела точеными плечами:

– Ну, это же так просто! Змей огромен, плавает быстро, и его чаще встречают в Том Океане, чем в Этом. Значит, Этот Океан мал для него! Возможно, он лишь в три или четыре раза шире Кейтабского моря. Почему бы и нет?

Слова ее были пророческими, о чем Дженнак в то мгновение не подозревал. Хмыкнув, он пригладил растрепавшиеся на ветру волосы, выслушал еще пару историй о морских змеях, любуясь разрумянившимся личиком Чоллы, а потом спустился вниз, в свой хоган, к скучавшему там Грхабу.

– Ну, что свистунья? – понизив голос, спросил наставник.

– Мы говорили о морских чудищах, – ответил Дженнак и, подумав, прибавил: – Она желает, чтоб ее звали тари кецаль хагани, госпожой Покоев Кецаля.

– Хоть койота с кайманом, – буркнул Грхаб. – Ты не голоден, балам? Хочешь мяса? Или рыбы?

* * *

Случалось, Чоч-Сидри толковал с мореходами о природе божественного.

Обстановка к этому располагала: безбрежная морская гладь, серебристо-синяя днем и темная, загадочная ночью; высокое бездонное небо, где плыли облака и сияли светло-алый, оранжевый и золотой глаз Арсолана, звезды всех шести божественных цветов и бледная луна, то круглившаяся наподобие окованного сталью щита, то заносившая над кораблями кривой атлийский меч. Весьма поучительным было и творившееся за бортом корабля. С первого дня плавания «Тофал» неотлучно сопровождали акулы в сизой чешуе, длиною в десять локтей, и морские тапиры, почти не уступавшие им в размерах. Целью первых являлись пищевые отбросы, трижды в день летевшие в море с палубы; вторых же не интересовали ни рыбьи потроха, ни остатки лепешек и сухарей, ни гуща от бобовой похлебки. Для прожорливых акул корабль был источником пищи, для любопытных морских тапиров – игрушкой, вокруг которой можно было устраивать веселые танцы в волнах, подскакивать, переворачиваться, взлетать вверх, кося черным веселым глазом на огромную рыбу из дерева, что несла на своей спине множество странных существ, бесхвостых и не имевших ни ласт, ни плавников.

Обычно акулы и тапиры как бы не замечали друг друга, но временами, неведомо по какой причине, то одной, то другой стаей овладевало бешенство, и воды за бортом корабля начинали кипеть и орошаться кровью. Тапиры рвали акул, акулы терзали тапиров, а Чоч-Сидри, собрав кучку слушателей, произносил поучение – обычно о том, что людям разных племен не следует уподобляться безмозглым морским тварям и запускать зубы в чужую шкуру. Одиссарские воины, продырявившие на своем веку немало чужих шкур, слушали и кивали, благочестиво сложив руки перед грудью; кейтабцы тоже слушали и кивали, а потом брались за копья с привязанными к ним веревками и приступали к избиению акул. Причин для того имелось две: во-первых, Паннар-Са числил тапиров среди своих посыльных и надежных слуг, а значит, им следовало помогать; во-вторых же, мясо акулы, отбитое на деревянной доске и приготовленное особым способом, разнообразило трапезы корабельщиков.

Но кроме схваток, бушевавших иногда вокруг «Тофала», случались и другие поводы для поучений – слово или жест, вспыхнувший спор, рассказанная кем-то история или брошенная пословица, каких в Одиссаре и на Островах было не меньше, чем игл на сосне и ракушек на морском берегу.

Сегодня поводом стала песня. Завел ее один из одиссарцев, а другие, трое или четверо, подхватили, собравшись в тесный круг между стрелковым помостом и передней мачтой; потом к ним подошло еще человек пятнадцать – и люди Саона, и сам Саон, и кейтабцы. Островитяне, разумеется, не пели, а слушали, ибо почти каждому одиссарский был знаком не хуже родного языка.