Другая половина мира

– Долгая жизнь на излете своем жжет огнем ненависти и горька, словно земляной плод. Горечь эту понесут они людям… горечь своих потерь, ибо кинну, приобретая многое, многое и теряет, – медленно произнес Унгир-Брен. – Подумай, какую ответственность перед людьми и богами мы берем на себя, родич.

– Земляные плоды бывают горькими, сладкими и пресными, но все их можно употреблять в пищу… после надлежащей обработки, разумеется.

Старый аххаль хмыкнул.

– С другим твоим отпрыском, с Фарассой, такого не получилось. Хочешь, чтобы Дженнак стал подобен ему? Но еще более злобным, более коварным и неизмеримо более могущественным? Ибо Фарасса, этот гриф-падальщик, всего лишь главенствует над твоими судьями, твоими глашатаями и твоими лазутчиками, а Дженнаку предназначено сесть на ковер власти… – Унгир-Брен внезапно повысил голос: – Горечь эту понесут они людям, словно посев зла, и немногим из них суждено, не очерствев сердцем, справиться с болью утрат и сохранить в себе человека.

Сагамор долго молчал – так долго, что солнце успело скрыться за холмами, и яркие звезды усеяли небеса. Потом он сорвал цветок орхидеи, похожий на зев ягуара, вдохнул его тонкий аромат и произнес:

– И все-таки мы его не убьем, родич. Не убьем… Хайя! Я сказал!

– Клянусь светлым оком Арсолана, я и не собирался давать такой совет! Я его люблю, и он дорог мне, как и тебе, родич… возможно, дороже всех моих сыновей, внуков, правнуков и их потомства. – Аххаль поднял чашу, словно приветствуя восходящий месяц. – Есть другой способ, позволяющий сберечь жизнь твоему сыну, и ты, я думаю, догадываешься о нем. У Дженнака чуткое сердце – так пусть укрепят его испытания; у него светлый разум – пусть станет он исполненным мудрости и света; Дженнак обладает силой – пусть же умножится она десятикратно. Понимаешь, родич, кинну должен заплатить за то, чтобы остаться человеком, и пусть сын твой заплатит. Заплатит кровью и мукой – своей кровью, а не той, что пролил в поединке с этим юным тайонельцем.

– Все на свете имеет свою цену, как сказано в Книге Повседневного, – медленно произнес сагамор. – За плащ из шерсти платят серебром, за полные житницы – потом, за любовь – любовью, за мудрость зрелых лет – страданиями в юности. Ты это имеешь в виду, родич?

– Да, – Унгир-Брен допил вино из тонкостенной фаянсовой чаши, украшенной изображениями сражающихся керравао. Недолгое время он разглядывал сосуд, потом задумчиво произнес: – Не натянув лук, не подстрелишь керравао, повелитель. Дженнаку предстоит это усвоить.

– Тогда Фарасса…

– …пусть делает, что хочет. Ему кажется, что я – старый глупец, мечтатель, затворившийся в храме среди своих пергаментов, древних масок и статуй. – В темноте Джеданна уже не мог различить лицо аххаля, но чувствовал, что тот улыбается. – Что ж, превосходно! Я даже готов подыграть ему, и тебя прошу о том же. Разумеется, мы будем приглядывать за ним… за ним и за Дженнаком… Это легко; среди жрецов нет людей Фарассы, но кое-кто из его лазутчиков больше предан Священному Очагу, чем братству барабанщиков. – Старик сделал паузу, потом добавил: – Знаешь ли, родич, говорят, что в Чак Мооль есть один легкий путь и тысяча тяжелых; так пусть твой сын пройдет их здесь, на земле, пройдет все или столько, сколько успеет. Пока мы с тобой живы…

– Пока мы живы… – эхом откликнулся Джеданна.

– Ну, ты же знаешь, как это бывает в наши годы, – голос старого аххаля был спокоен. – Сегодня ты полон сил, но завтра вдруг появляются морщины, потом седеет волос, выпадают зубы, плоть высыхает на костях… Два-три месяца – и конец!

– Сагамор кивнул, припоминая смерть Гиратты, своего отца, и старших родичей.

– Да, я знаю, Унгир-Брен. Хвала Шестерым! Они одарили нас долгой жизнью, но избавили от бессильной старости. Когда приходит срок, мы уходим в царство Коатля быстрее, чем растет маис.

– Быстрей, чем птенец керравао набирает вес, быстрей, чем сладкое вино превращается в крепкое! И в том наше счастье, родич, – жрец негромко рассмеялся. – Но мы еще поживем, поживем… Мы еще увидим, как возмужает твой сын, твой наследник! Да будет его сетанна высока, как горы Запада! Пусть он сражается и странствует, пусть теряет и находит, пусть видит свои сны и учится мудрости у богов. Чем сильнее удары молота, тем крепче клинок, верно?

– Нелегкую судьбу предрекаешь ты моему сыну. – Джеданна, заметив, что все еще держит в руках цветок орхидеи, протянул его старику. – Я бы хотел, чтобы жизнь его была благоуханной и прекрасной, как эти лепестки.