Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой: Роман

Я-то рассчитывала запустить машину, подпалить домишко Паулы со всех четырех сторон. А дом, оказывается, был вовсе не ее.

Да, кое-что изменилось.

Паула одолела меня. Она мне больше неподвластна.

Я перестала говорить дочке, что вишня непременно вернется.

Часть V. И вновь зима

Четырнадцатая утренняя беседа с Паулой

Встретить Паулу на вокзале я не ожидала.

Во всяком случае, не спозаранку и не в молочном баре. Я ведь могла бы зайти и в ресторан. Но молоко, по-моему, все же вкуснее сосисок с капустой.

Она уезжает, а я только-только явилась на вокзал и коротаю за завтраком время до следующей электрички.

Привет, сказала Паула: она неожиданно выросла передо мной в ту минуту, когда официантка ставила на стол вчерашние булочки, предвещающие скорый завтрак.

На этот раз я ее вспомнила.

Она, должно быть, заметила, что меня нервируют ее манеры, села рядом и сразу же заговорила об Испании.

О будущем.

Будущее? — с издевкой переспрашиваю я. После целой ночи в битком набитом спальном вагоне федеральных железных дорог о благодушии не может быть и речи. Послушай, говорю я, ну какое у нас будущее? Зарегистрированное, введенное в память ЭВМ, перекрученное бюрократами, усмиренное и обезвреженное, какая там личность — нет ее, есть только удостоверение личности; если здесь реакторы не взорвутся, то рванут где-нибудь в другом месте, но так или иначе все это неизбежно ударит по нам. Чего же ты, собственно, хочешь? Будущее давным-давно предано и продано.

Нынче под основные гражданские права подкапываются хитростью компьютеров. Никогда еще государственные органы не ущемляли с таким коварством требование свободы.

О каком же будущем ты толкуешь, а?

О нашем, заученно выпаливает Паула, о прошлом родителей наших детей.

Но тогда, говорю я, ты не можешь сбежать.

Я называю это бегством. Паула — новым началом. Концом приспособленчества.

Бунтом, равнозначным смелости жить.

Иногда я представляю себе, будто живу на вокзалах, с двумя-тремя пластиковыми сумками, набитыми всяким хламом, или в обшарпанных номерах каких-то привокзальных гостиниц. Мне нравится шум поездов.

Однако же я не позволю оспаривать мою смелость жить. И потому меняю тему.

Отчего, спрашиваю я, никто в библиотеке тебя не поддержал?

Где, к примеру, были те молодые женщины, которые регулярно со дня открытия приходили брать книги? Откуда это безразличие к притеснениям? Твоя реакция на преследования анонима — вот и все, что их интересовало.

В том-то и дело, коротко отвечает Паула. Она заказала себе большую кружку какао.

Выходит, я права: смирение, капитуляция. То есть бегство, упорно продолжаю я.

Ладно, пусть бегство, отвечает Паула, но бегство как стратегия — чтобы вновь выпрямиться во весь рост и если уж когда-нибудь вернуться, то вернуться несломленной.

Бегство как возрождение?

Можно обойтись и без чемодана, и без Испании.

Значит, Испания — тоже чистая случайность?

Возможно, будь ты уроженкой Испании, ты бы сбежала куда-нибудь еще.

Бегство как поступательное движение утопии?

Подняться, выпрямиться, держась за утопии.

Среди фальшивой жизни начать правильную, неподдельную.

Жить со страстью, чтобы искренне, по-настоящему любить и по-настоящему же ненавидеть. А не только составить себе представление о любви и ненависти.

Я, говорит Паула, хотела бы жить среди людей, которые относятся друг к другу по-человечески.

Уже не одно лишь недовольство. Коли на то пошло, скорее антидовольство.

В первую минуту я подумала, что теперь она совершенно непохожа на птичку, пьющую нектар, гораздо больше она напоминает птицу с подрезанными крыльями, хотя и не превращенную пока в чучело, что стояло в классе на шкафу.

Она не спрашивает, о чем я думаю, пока мы сидим среди усталой вокзальной публики и пьем — я кофе, она какао.

А все же надо сказать, о чем я думаю. Сказать о том, что она все еще пахнет корицей, но только мед стал другим.

Письмо, на котором не хватает марок, уже опущено в ящик привокзальной почты.

1

Возможно, я никогда бы не стала писать о Пауле, не приди она к этому решению. У других тоже бывают схожие неприятности, однако же таких выводов они не делают. Я узнавала: наши городские библиотеки вовсе не в забросе. И заведующие там есть. Кстати, нередко женщины. Думать здесь не о чем.

О разнице между жизнью и вымыслом, которая, как говорят, невелика, можно вовсе не думать.

Стало быть, меня раззадорили выводы Паулы, более того, возможно, сам ход мысли, приведший к этому решению. Полная неожиданность. С какой стати именно Паула? Почему не какая-нибудь другая женщина, которая с детских лет привыкла держаться вызывающе и от которой можно было ожидать необычных поступков? От Паулы таких поступков никто не ожидал.

Я уверена, любой человек тотчас забыл бы ее лицо, ненароком столкнувшись с нею где-нибудь. К примеру, на перекрестке, когда светофор переключается на красный сигнал.

Нет, Паула и теперь не станет переходить улицу на красный свет. И через пути на Главном вокзале напрямик не пойдет. Зачем ей ставить под удар новую жизнь?