Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой

Скорей уж можно вообразить себя камнем. Сама бросила себя в воду и теперь видит круги, бегущие по поверхности от ее падения. Чем дальше в глубину, тем шире кругозор. Разве она уже и самой себе чужая? Панический страх — очутиться на дне водоема и остаться там лежать, недвижно, на веки веков.

Чушь.

Чушь — думать, что стерилизация не обрекает женщину на бесплодие, а только убивает в ней желание. Чушь — сравнивать эту страну со стерилизованной женщиной. Непристойно и немыслимо для воспитанницы монастырской школы.

Она видела сны о каталожных ящичках и спала с мужчинами, не пуская их в свою душу. Тогда на Лансароте Феликс был с парнем, который не просто сопровождал его. Свои сны он никогда ей не рассказывал.

Он не хочет ребенка, но вовсе не потому, что его чувства изменились, — так он говорил. Изменились не чувства к Пауле, а только лишь возможность их свободного проявления; когда кругом трещит мороз, самое сокровенное наружу не вытащишь.

Ее мать сказала бы: У тебя просто чуточку поднялась температура, но это неопасно.

Закутаться, зарыться в перину и шерстяное одеяло и выгнать с потом все дурное.

Да только она чересчур сухая. Сверху донизу сухая, точно выжженная засухой. Во рту ни капли слюны. И нет спасения — чем оросить землю, если вода иссякла.

Горячая, сухая, бесплодная.

Возможно, они в самом деле существуют. Те организмы, что в неблагоприятных условиях обрастают специальной капсулой — и остаются живы. Долгие тысячелетия.

А другие вымирают.

Паула не умрет. От простуды умирают разве что сердечники. У нее же сердце еще никогда не болело. Это только кажется, будто оно болит.

5

От внутреннего беспокойства больше не отмахнуться, как от навязчивой идеи. И нет причин к довольству, думает Паула, к тому, чтобы полагать, что природная гармония есть фальшивая химера. Причина и иллюзия…

Паула теперь слишком чувствительна к холодному ветру, который рябит поверхность озерца, и зимою ей уже не искупаться.

Чащу кустарника на берегу проредили, деревья подстригли, подрезали, сухостой убрали. Вывезли остатки лета.

На Лансароте Паулу поразила мощь застывшей лавы. Это — не миг в развитии мира, но мир как таковой. Взрыв. Извержение и распад. Рождение.

Не прятаться более в себе, как в устричной раковине. Выброшенная из скорлупки, выбитая из колеи, Паула теперь иногда разговаривает сама с собой, ведь она снова одна, а от одиночества отвыкла.

Феликс говорил, что нельзя склонять голову перед тронами правителей. Паула зовет это гражданским мужеством и, надо сказать, вполне уверена в превосходстве своего делового и трезвого подхода. У него-то не было уверенности, готов ли он набраться такого мужества. Паула видела Феликса скорее рыцарем Печального Образа его собственных фантазий. Где тебе понять, говорит она, что означает включить в фонды Маркса и Ленина вместо душеспасительного чтива, поместить на стенд новинок книги «сердитых» писателей, превратить выдачу книг в скандал.

Бросить перчатку?

Попытаться учинить бунт среди муниципальных стеллажей в надежде, что порыв свежего ветра обернется постоянным освежающим бризом.

И потерпеть неудачу, потому что Паула-одиночка — то же, что вулкан в стране детства.

Бросив вызов, она жнет не бурю, не анархию желаний, которая не поддается кастрации, она жнет всего лишь сокращение ассигнований, а это и так уже дело решенное.

Кому охота терять квалифицированного работника, да еще так скоро. Начальство лелеет надежду, что Паула, выбитая из колеи, вновь вернется на проторенную дорогу, ведь неуживчивости за нею прежде не замечалось.

Чем она могла бы оправдаться? Одной только потребностью пустить в ход заржавленный механизм?

Опоздав на работу, Паула просит у фройляйн Фельсман извинения, уверяет, что купит новый будильник, электронный: он-де и мертвого подымет.

Расставляя по полкам новые книги, Паула все время чувствует на себе взгляд Фельсманши: та глаз с нее не спускает до тех пор, пока последние карточки не исчезают в ящиках каталога.

Со злости Паула приписывает старухе вековечную душевную оцепенелость: все в ней застыло в недвижности — будь что будет, и злу она не воспротивится.

Сестра с самого начала предвидела, что удержать его Паула не сможет. Зять по-прежнему смахивает на неудачливого пиротехника-самоучку, которого подводит собственная лихость.

У матери все по-старому. Навестив в воскресенье Паулу, она спросила: Чего ты, собственно, добиваешься, вызывая в людях злость?

По одежке протягивай ножки — вот как надо жить, упрямо твердит она. Разве что накинуть на плечи теплый халат, чтобы было уютнее.

Феликс прислал письмо.

Пойми, пишет он, сейчас я не могу вернуться. Я принял твердое решение и теперь пробую разобраться. Guardia Civil[34] как была рассадником фашизма, так и осталась.

Письмо не из Малаги, а из Мадрида. Значит, домой он не поехал, застрял на полдороге и пишет от друга, у которого гостит. Этого друга он встречал летом в М. Она что же, ждала, что завтра он вернется?

Паула взяла нож, надрезала конверт; теперь по субботам никаких булочек, только газета, сигареты и кофе.