Другая сторона

Впрочем, в Таллине хватало охранников и без Старого Томаса. Фон Гетц не знал, что Эстония пополнила ряды ваффен-СС целой дивизией своих «лучших сыновей», но обратил внимание на то, что полицейские — почти сплошь эстонцы. Немцам не пришлось даже тратить собственные силы и средства на обеспечение общественного порядка. Аборигены прекрасно все сами организовали и обеспечили. По улицам Таллина не шли, а плыли, раздуваясь от гордости за свой суверенитет и привилегии, эстонские полицейские с мужественными, но какими-то сонными лицами. На них была та самая форма, которую они носили до 6 июля 1940 года, то есть до того самого дня, когда Эстония «добровольно влилась в братскую семью народов СССР».

За эти две недели беспечной жизни в Таллине, красивейшем городе Прибалтики, Конрад несколько попривык к своему новому званию, но чувство ирреальности всего происходящего не покидало его. Как-то все легко и просто получилось. Два пьяных идиота поменялись одеждой, да и по документам он теперь Смолински. Ни на аэродроме в Стокгольме, ни в комендатуре в Таллине никто не заметил подмены. Но фон Гетц чувствовал себя так, будто у него на лбу красными буквами было написано «самозванец», и в любую минуту ждал разоблачения. Впрочем, он хладнокровно заставлял себя не уклоняться от редких патрулей и идти им навстречу, козыряя за шесть шагов.

Свои кресты и нашивки, полученные за Испанию, Францию, Польшу и Смоленск, Конрад заботливо завернул в чистый платок и положил во внутренний карман кителя, не понимая наивным своим умом, что если его вдруг подвергнут унизительной процедуре личного досмотра, то ему трудно будет объяснить происхождение этих наград. Откуда, например, у обер-лейтенанта со скромным послужным списком и почти чистой книжкой пилота может взяться Рыцарский Железный крест? Тут уж ничего не объяснишь. Ответ легко найдет гестапо.

Через день фон Гетц исправно ходил отмечаться в комендатуру, каждый раз обмирая от страха, что вместо уже знакомого капитала там будет другой офицер или самому капитану потребуется еще раз взглянуть на его документы.

Наконец через две недели после прибытия в Таллин капитан сказал:

— Вы направляетесь в распоряжение командования Четвертого флота люфтваффе. Вот ваши проездные до Ровно. Отметитесь в комендатуре и будете следовать дальнейшим распоряжениям. Всего доброго. Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер! — рявкнул Конрад, забирая со стола проездные документы и предписание.

После обеда на таллиннском вокзале он сел в поезд до Ровно.

Выйдя на перрон вокзала в Ровно, Конрад был поражен той разницей в обстановке, которая обнаруживалась с первых же его шагов по украинской земле. Перрон был обнесен забором таким образом, чтобы выйти в город можно было только через небольшие ворота, возле которых находилось несколько солдат и офицеров с бляхами полевой жандармерии на груди. Два патруля по три человека в каждом неторопливо шагали вдоль перрона, высматривая замешкавшихся. К тем, кто, по мнению патрульных, вел себя подозрительно, они подходили, требовали предъявить документы, расспрашивали про цель приезда, уточняли детали. Если такой растяпа не мог развеять подозрения в отношении себя тут же на месте, то его препровождали к коменданту вокзала, а оттуда еще дальше — в городскую комендатуру или местное отделение гестапо.

Конрад поспешил к воротам, ведущим в город. Впереди него важно шагал генерал. Четверо солдат несли за ним его пожитки. Конрад пристроился им в кильватер, наивно надеясь выдать себя за члена свиты генерала. То ли ему это и в самом деле удалось, то ли он не показался жандармам ни интересным, ни подозрительным, но его беспрепятственно пропустили в город, небрежно глянув на документы.

В городе контраст между «прифронтовым» Таллином и «тыловым» Ровно был еще ярче, чем на вокзале. Улицы были нашпигованы патрулями, как рождественская индейка трюфелями. Армейские, жандармские, эсэсовские и даже гестаповские патрули ходили по городу. Диверсанту, появись он тут на свою беду, нечего было и думать о том, чтобы проскочить мимо них незамеченным. Фон Гетц был удивлен таким невероятным количеством патрулей. До фронта была добрая тысяча километров, и таких мер безопасности он не видел не то что в Таллине, но и в самом Берлине.