Другая сторона Эвереста

Он поступал верно, контролируя нас. Питьё было важнейшей потребностью после тяжелого рабочего дня, и мы об этом помнили. Я знал, что как только я закрою глаза, то моментально усну. Каждая уставшая клетка, каждая вытянутая мышца взывала ко сну, но сдаться на их милость означало бы прямой путь к жуткой горной болезни, а возможно и к коме.

Большинство досадных и скорых трагедий, причиной которых была горная болезнь, случалось, когда альпинисты засыпали, не пополнив свой организм жизненно важной жидкостью.

Шипящий звук газа действовал усыпляющее, и, казалось, лёд будет таять вечно. Мы беззаботно болтали о событиях дня, пока не заметили, что вода стала потихоньку закипать.

Весь вечер мы кипятили воду, пили и ели, сколько могли. Нудный процесс кипячения каждой кастрюли воды отнимал очень много времени. В ход пошло все: чай, горячий шоколад и суп, — отмеренное количество жидкости, составившее в итоге по два литра на каждого. Мы все делали правильно, но я не мог избавиться от нарастающего чувства тошноты, которое преследовало меня с полудня. Я использовал всякие уловки, чтобы преодолеть слабость, но к девяти часам вечера она победила меня. Приступ тошноты заслал меня так неожиданно, что я едва успел расстегнуть полы палатки — вся выпитая за вечер жидкость вылетела наружу, оставив меня, глотающим воздух. Я лежал, высунувшись из палатки, пока приступ не прошел.

— Чёрт! — я ввалился в палатку с пульсирующей головной болью.

Боль была терпимой, по состояние подавленное. Потеряв всю жидкость, которую мы с таким трудом получили из снега, я стоял перед дилеммой: ложиться спать в надежде, что я поглотил достаточно жидкости, чтобы пережить ночь, или выйти из палатки, нарубить ещё льда и снова его топить.

Искушение — плюнуть на все и спать — было почти непреодолимым. Но я знал, что так делать нельзя. Потратив пятнадцать минут, чтобы надеть ботинки и куртку, я вышел в морозную ночь рубить лёд, проклиная свою судьбу с такой злостью, какой не испытывал никогда прежде. Вернувшись в палатку, я снова разжег газовую плиту и стал наблюдать, как первая порция льда стала медленно, очень медленно таять. Неудивительно, что Кис моментально уснул.

Я не взял с собой книгу, чтобы не увеличивать вес. Теперь, уставившись в темноту и борясь со сном, я жалел об этом.

На получение двух литров жидкости ушло два бесконечных часа. Затем я собрал кухонную утварь и прибрал, как мог, часть палатки перед входом, и даже не осознав, как забрался в спальный мешок, — через долю секунды уже спал.

На следующее утро у нас был свободный график. По первоначальному плану Саймона нам надо было бы немного подняться по северному гребню для улучшения акклиматизации, но эта идея была отброшена где-то по дороге. Теперь мы собирались спускаться с седла до самого базового лагеря.

Спуск был относительно прямой и проходил быстро. На простых участках мы спускались с перильной страховкой, на сложных — по верёвке.

На полпути я допустил досадную оплошность. Стоя на снежной ступени, я отцепил восьмёрку (дюралевое устройство, служащее для контроля скорости спуска по верёвке) от верёвки, чтобы переставить её. Работая замерзшими руками, я уронил восьмёрку. В тот же момент снежная ступенька, на которой стоял, пришла в движение, увлекая меня вниз. Чтобы остановить падение, я схватился свободной рукой за верёвку, проклиная мою тупость.

По счастью, восьмёрка приземлилась рядом с моим ботинком, и я смог её поднять. Если бы она упала на ледовый склон, то полетела бы прямо на участников, находящихся подо мной, и кто-то из них мог бы получить травму. Я взглянул на Саймона, который был как раз надо мной, стараясь понять, видел ли он мой прокол. Но он что-то распутывал в своей обвязке и ничего не заметил.

Я был благодарен ему за это. Когда вертишься на виду у руководителя экспедиции, лучше обходиться без этого. Как он сможет доверить мне спуск с первой и второй ступеней, трудных скальных выходов выше 8000 метров, если я потерял жизненно важный элемент снаряжения на относительно простом рельефе седла? Я успокоился и продел верёвку в восьмёрку.

Я вышел сухим из воды, но инцидент напомнил о старых сомнениях и породил вспышку гнева на самого себя. Похоже, моя способность совершать дурацкие ошибки усиливалась с высотой, когда кислородное голодание вызывает эффект мозговой заторможенности. Я продолжал спуск с седла в подавленном настроении, уделяя особое внимание перестёжкам с верёвки на верёвку и стараясь не обморозить руки при работе со спусковым устройством.

Через два дня мы во второй раз спустились с Ронгбука в базовый лагерь, наслаждаясь теплом, плотным воздухом и появлением признаков аппетита. Для стороннего наблюдателя мы казались отдохнувшими, хотя внутренний стресс всё ещё находился в каждом из нас. Этот отдых в базовом лагере должен стать для нас последним. В следующий раз мы наденем рюкзаки и отправимся на Ронгбук по пути к вершине.

6