Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

Просто ее брат разъяснил ей настоящую причину отсутствия женщин у Чайковского. И хотя фон Мекк знала, что такое истинно платоническая любовь, как и кого любил Платон, Чайковскому этой любви она простить не могла. А может быть, не могла простить скрытности, неискренности. Для него этот разрыв также был афронтом. Она отказала ему в дружбе и поддержке за вину, которой, как он теперь понимал, за ним не было. Конечно, Надежда Филаретовна сильно постарела, ожесточилась от семейных неурядиц и очерствела, он это мог понять, но всё же удар был чувствителен.

Как раз зимой и весной 1889–1890 г. он писал музыку к «Пиковой даме» (либретто делал Модест). Для создания оперы уехал во Флоренцию, писал музыку там. Трагический сюжет захватил композитора. Опера была написана всего за 44 дня — что называется, на одном дыхании. Глазунову он писал, что переживает «очень загадочную стадию на пути к могиле». «Что-то такое совершилось внутри меня, для меня самого непонятное». Писал, что Герман очень ему симпатичен.

Поскольку Леня Софронов женился и был всё время в Клину, с композитором был, как уже сказано, другой слуга, Назар, уступленный ему Модестом. Назар сознавал, сколь значительного хозяина послал ему Бог, и вел записи своего общения с Чайковским. Из записей Назара:

«— Ну, Назар», обратились ко мне и начали рассказывать…, как Герман покончил с собой. Петр Ильич говорили, что они плакали весь этот вечер, глаза их были в это время еще красны, они были сами совершенно измучены…».

Композитор явно чувствовал некую близость к Герману — этому авантюристу, который так сильно надеялся на помощь богатой и таинственной старухи, был поддержан ее колдовской силой и неожиданно обманут в своих надеждах. Это было так близко композитору, вероятно, потому, что именно в это время он пережил такое же разочарование в своих странных и немного мистических отношениях с фон Мекк. Нельзя отделаться от ощущения, что Пиковая дама, графиня, для него слилась с образом всегда далекой и утерянной навсегда старухи фон Мекк.

8. Шестая, «Патетическая»

В 90-е годы Чайковский, уже белый, как лунь в свои 50 с лишним лет, влюбился без памяти в своего племянника Владимира Давыдова, Боба, как звали его в семье, высокого статного курсанта училища правоведения. В своем завещании композитор передал Владимиру Львовичу Давыдову все авторские права на свои произведения.

Уезжая в Америку, он писал оттуда Бобу:

«Больше всего я думал, конечно, о тебе, и так жаждал увидеть тебя, услышать твой голос, и это казалось мне таким невероятным счастьем, что, кажется, отдал бы десять лет жизни (а я жизнь, как тебе известно, очень ценю), чтобы хоть на секунду ты появился, Боб! Я обожаю тебя».

В 1893 году он должен был получить мантию и диплом почетного доктора музыки в Кембриджском университете. По дороге в Кембридж пишет опять же Бобу:

«Я пишу тебе с каким-то сладострастием. Мысль, что эта бумажка будет в твоих руках, дома, наполняет меня радостью и вызывает слезы… Несколько раз вчера во время дороги я решился бросить и удрать, но как-то стыдно вернуться ни с чем. Вчера мои мучения дошли до того, что пропал аппетит, а это у меня редкость».

Боб милостиво принимал ухаживания дяди, однако в сексуальном плане был к нему вполне равнодушен, и Чайковский это знал. На деле Боб был все же гомосексуален или во всяком случае бисексуален. Это явствует из письма к нему, двадцатилетнему, влюбленной в него тетки Прасковьи, жены Анатолия Чайковского, не намного его старшей.

«… Раз я сидела среди общества, зашел разговор о тебе, я по обыкновению восторгалась тобой — на это мне отвечают, что ты таким только кажешься, а что многим ты омерзителен и что многие даже не захотят подать тебе руки… Я страшно была счастлива, когда заметила, что тебе нравлюсь; но когда в вагоне на мой вопрос, правда ли то, что про тебя говорят, ты ответил, что «может быть и то и другое» (т. е. и муж. и жен.)… и потом повторял несколько раз серьезно: «Я подлец» — еще большее сомнение насчет тебя запало во мне.

Я думала, думала и додумалась, что… я … 1-ая женщина, которая действовала на твою чувственность, а ты думал, что рожден ненавистником женщин. Любить же то и другое совсем уж безнравственно… Я узнала также, что д. Петя боялся и старался, чтобы ты не был таким… И нетрудно догадаться, чье общество и какой entourage имел на тебя пагубное влияние, чьи друзья сосланы за границу и кто нашел, когда ты был еще почти ангелом, что ты будешь такой… Если б я была свободна — я ручаюсь, что излечила бы тебя. — Теперь еще есть время; но я связана по рукам и ногам и не могу тебе помочь… Я не могу слышать, когда говорят, что ты среднего рода, что ты отпетый и неисправим…» (цит. по: Соколов 1994: 200–201).

В. Л. Давыдов (Боб) в мундире Училища правоведения